Вулканы не молчат - [8]

— Да опять же, наверно, от Безымянного. В прошлом-то году он лопнул. Как раз в октябре было. А почему говорю «как раз» — снегу ждали. Привыкли, чтоб к ноябрю побелка. Вроде как в избе перед праздником. Ну так выхожу утром из конторы, дохнуть захотелось. Слышу, по лицу мурашки забегали. Так, думаю, посыпалось. А темновато было. Толком не пригляделся. Но все ж чувствую: снежок-то не радостный. Свежести нету. Душный. Подставил руку — не холодит и не тает. Так что ты думаешь?.. Перепугался.

Сочнев рассказывал обстоятельно и спокойно, будто теперешний страх был ничто по сравнению с пережитым в то октябрьское утро.

— Народ тогда вообще за чемоданы схватился. Дескать, живите тут, кому жизни не жалко, а мы, значит, снимаемся. Но у нас, слава богу, по этим делам ученые есть. Они, видишь ли, сами-то москвичи, а сидят в Ключах. Смотрют — такая паника, пошли по производствам, стали собирать людей, рассказывать: ничего, мол, страшного нету. Это, мол, Безымянная сопка пробудилась, а до нее сорок километров. Камень не долетит, а пепел — это ерунда. Он безвредный. Тогда оно, правда, не так сыпало, понемножку. Зато и растянуло. Почти на два месяца.

Сочнев усмехнулся.

— У меня в соседях старушка живет, Евладовна. Тот раз она все говорила: «Черти котлы на небе чистют. Свежих грешников призывать станут…» Своя, значит, наука у Евладовны.

Сторож насобирал с рукава щепотку пепла и растер его на ладони, как это делает мельник, пробующий помол муки.

— Да-а, все же великое дело — природа, — сказал он рассудительно. — Был камень, а, смотри, сгорел. Как чурка смолевая: пых — и нету.

Из ближнего кабинета донеслось что-то похожее на предсмертный хрип: «Хры-хх-хы-хыы…»

— Ну вот, — с сожалением сказал истопник, — телефоны тоже попортило. — Он махнул рукой, как человек, которому теперь уже ничто не подвластно. — Айда устраиваться. Ночь длинная, когда кончится — неизвестно. А топить один шут нельзя. Дымоходы пеплом завалит — как ватой заткнет.

По-хорошему, я должен был не только согласиться, но и сказать человеку спасибо за то, что он избавил меня от жуткого одиночества. Но я почему-то решил, что обязательно должен попасть в гостиницу. Удивленному Сочневу сказал: здесь близко.

— Оно все близко, когда глазом видишь, — ответил на это ночной хозяин конторы. — А вслепошарку и об родной угол шишку набьешь.

На улице меня густо обсыпало сухим дождем, словно бы кто-то притаившийся на крыше вывалил мне на голову ведро золы. Закрыв лицо руками, я наугад двинулся в ту сторону, где должна была находиться столовая и вышел точно к ее высокому крыльцу. Отсюда к гостинице вела прорезанная в сугробе глубокая колея.

Пепел проник под пальто и даже под свитер. Его шершавое прикосновение вызывало озноб. Дышал я через шарф, но пепел проник и в легкие.

Где-то на полпути я услышал автомобильный гудок. Ведя машину вслепую, шофер непрерывно сигналил, давая знать о себе всем, кто мог оказаться на его пути.

Пришлось вскарабкиваться на сугроб. Не переставая сигналить, машина медленно, будто она следовала в похоронной процессии, прошла мимо.

В комнате меня окликнул Спартак:

— Ну, что, не заблудился? А то мы с Яковом Ивановичем уже толкуем: пропал парень.

О чем они еще толковали, я так и не узнал. К горлу Безымянного подкатил очередной приступ тошноты. Вулкан напрягся и судорожно потянул на себя окрестные ключевские земли, как больной, которого трясет лихорадка, тянет на себя одеяло. Его прорвало не там, где должно было прорвать, — не в горловине, не в сорока километрах от поселка, а у нас под окнами. Так мне показалось. В первое мгновение, когда еще не было слышно взрыва — его угадали занывшие преждевременной болью ушные перепонки, — в это самое первое мгновение по стеклам растеклось что-то багровое, будто с той стороны плеснули на них крови. Это была подземная, перемешанная с тьмой молния.

А потом все взорвалось.

В себя я пришел оттого, что защекотало в носу. Где-то в нашей комнате обвалилась штукатурка. Пахло цементом и перепревшей паклей.

Натянув на голову одеяло, прислушиваясь к неумолкающему грохоту, я думал о той силе, которая разоряет планеты с такой же легкостью, с какой сорванец-мальчишка разоряет птичьи гнезда. Безо всякого разбора она выламывает из материковых толщ целые скалы и разбрасывает их по сторонам, ничуть не заботясь о том, куда они упадут. А если на шаткое здание нашей гостиницы?..

Постепенно до меня стали доходить громкие голоса. Разговаривали рядом, и это успокоило. Я сбросил одеяло, с наслаждением втянул в себя пыльный, но показавшийся мне свежим воздух.

— Не обязательно быть специалистом, — говорил Яков Иванович. — Я представляю: весна, уйма воды, уйма пепла. Когда все это перемешается, получится чудовищная доза цемента. Землю замурует так, что ее ни плугом, ни бомбой не возьмешь.

Спартак возражал охотно и весело:

— Такого не будет. Пыли, конечно, не оберешься. Но вулканический пепел, как рассказывают, лучше всякого удобрения.

— Не знаю, не знаю, — многозначительно отвечал Яков Иванович. — Какая тут будет жизнь, не знаю.

— Выходит, переселяйтесь, Ключи. Иначе — голодная смерть?