Вулканы не молчат - [54]

— Может обвалиться. Но не сейчас.

— Да, — подтвердил Костя, — трещинка свежая. Завтра я бы, пожалуй, не рискнул.

Алексей проследил за ходом трещины, пытаясь понять, как далеко она протянулась. Но здесь была наибольшая крутизна, и окончания трещины, так же, как и самой верхушки конуса, не было видно.

— Жаль, — сказал Алексей. — Тут и осталось всего ничего.

— Ну-ка, подождите, — Геннадий, прыгнув через трещину, быстро побежал по осевшему краю конуса. На месте его следов куски шлака начинали светить ярче — подошвы сапог сбивали с них едва настывшую окалину.

Вернувшись, Геннадий дольше, чем это бывало с ним раньше, выравнивал дыхание.

— А знаете, где верхняя точка?.. Над самой воронкой… Над той, что фонтанировала.

Он говорил о воронке на внутренней стене кратера.

— Там их две, — напомнил Алексей.

— Второй оттуда не видно. А в эту я заглянул. Шумит. Того и гляди, дунет.

— Так что дальше-то? — спросил Костя. — Сбегаем?..

Геннадий посмотрел на меня:

— Ты, может, подождешь? А мы — втроем. Тут ерунда осталась.

Он не приказывал и, наверное, ничего бы не сказал, если бы я с лентой или без нее побежал следом за ними. Но я остался. Все дни, с того самого утра, когда мы высадились на остров, я не отставал от них ни на шаг, хотя и бывали минуты, когда нестерпимо хотелось остановиться, переждать в безопасности их возвращения: никто меня не гнал, не заставлял делать то, отчего с непривычки становилось не по себе. Но все обходилось, и было приятно думать, что ты оказался не слабее других.

Все это было. И все пошло прахом. До верхней точки мне не хватило сорока шагов.

Они вернулись поразительно быстро. Не останавливаясь, Геннадий махнул мне рукой, показывая, что надо спускаться.

К подножью конуса бежали растянутой шеренгой. Вместе сошлись за пределами нижнего вала, куда бомбы не докатывались. Геннадий попросил закурить. Вытирая пот, мы осматривали место нашего спуска, отмеченное широкими бороздам. Там по-прежнему сыпалось и шелестело. Кое-где, сбоку от наших следов, запоздало и не слишком далеко сползали потревоженные бомбы.

О чем-то вспомнив, Геннадий засмеялся:

— Ну и пробежка была!.. Заставь так на ровном месте бежать — не побежишь. Алексей, покажи-ка ленту.

Алексей снял с руки и встряхнул передо мной несколько затасканных до черноты обрывков. Демонстрацию он заключил словами, выражавшими его крайнее сожаление:

— Сгорела ленточка. Последний отрезок шагами замеряли.

Съемку закончили буднично, без предполагавшегося в самом начале ликования. Все ограничилось тем, что Геннадий, так же, как и в первый рабочий день, сказал:

— Запиши: последний репер. Высота конуса над уровнем моря — сто восемьдесят два метра.

Проводы

После окончания съемок вернулись в основной лагерь. Сидеть на черном бугре, не имея в достатке дров и продуктов, не было смысла. Геннадия волновало еще и то, что, осев на выкидном лагере, он редко выходил на связь с институтом. Понимал, конечно: будь что срочное, Якунин или Кречетов дали бы знать. Но все равно строил догадки, которые были не в его пользу: «А вдруг парни прозевали сеанс?.. Вдруг чего-то не расслышали?..»

И последний довод: теперь, когда прорыв был опоясан пунктиром из реперов, группа переключалась на планомерный отбор образцов. Где их накапливать? Если на выкидном, то после придется потратить несколько дней, чтобы перетаскать образцы на основной лагерь.

Палатку снимать не стали. Она могла пригодиться нашим преемникам. Не потащили назад и кухонный инвентарь. Все сложили в палатке, придавив ее нижние края и наглухо застегнув полог.

Знали, что будем проходить здесь еще не раз и не два, и все равно: постояли, молча прощаясь с временным приютом, пробормотали каждый свое — кто благодарное, кто шутливое — и ушли через перевал к заливу Отваги.

Вечерами в белой палатке начальника горело много свечей. Заглянув «на огонек», я увидел лежавший на полу большой лист бумаги. Возле него стояли на коленях Геннадий и Костя. Начальник держал карандаш и раскрытый «Полевой дневник» с колонками цифр. Перед Костей была расстелена карта Алаида. Геннадий называл цифры, после чего Костя прижимался головой к карте и, прищурив один глаз, медленно поворачивал лежащий на ней компас. Геннадий, глядя на компас, наносил на бумагу короткий штрих.

— Чем вы тут заняты?

Костя поднял палец.

— Тихо! Работаем!

Геннадий, кивнув на листы, спросил:

— Узнаешь?

В карандашных изгибах почти с фотографической точностью проступали языки четырехпалого потока. На бумаге рождался контур прорыва.

Проснувшись утром, увидели стоявший далеко в море корабль.

— Сеня вернулся, — заявил Костя, и мы не спросили, откуда ему это известно. Поздно или рано исчезнувший режиссер должен был вернуться.

Часа через полтора из-за мыса Бакланьего с железным перестуком выползла мотошлюпка. Она пошла к лежбищу сивучей. Судя по всему, намечалась съемка зверей.

— Так будут тарахтеть — много наснимают, — предсказал Саня.

И точно: на лежбище началась паника. Покрутившись возле опустевших камней, шлюпка причалила к нашему берегу. Из нее, раскинув для всеобщего объятия руки, вышел Семен — мощный в плечах, с могучей, обвитой черными кудрями головой, в брезентовом плаще нараспашку и литых сапогах, с отворотами ниже колен. Он шел, легко отталкивая кругляки булыжников и, будто сквозь рупор, окатывал нас гулким басом: