Вторжение - [2]

В этот момент раздался звук ключа, вставляемого в замочную скважину. Дверь открылась и захлопнулась.

— Это он, — сказала Эльза и крикнула: — Роберт!

На пороге появился рослый и крепкий парень лет пятнадцати. Он был в пятнистой куртке военного образца с закатанными рукавами, такой же маскировочно-пятнистой расцветки штанах и тяжелых армейских ботинках. На поясе у него висело некое самодельное подобие полицейской дубинки. На левой стороне груди был приколот странный значок: в черном овале белая буква М. Мокрые от дождя волосы были коротко подстрижены.

— Здравствуй, Роберт, — Беланов поднялся навстречу сыну и протянул руку.

— Здравствуй, — ответил Роберт. Во взгляде его читалось раздражение. Секунды две он раздумывал, пожать или нет протянутую руку. Наконец все-таки пожал, тут же развернулся и вышел из комнаты. Снова раздалось клацанье ключа, хлопнула дверь.

— Погоди… Он что, в дверь своей комнаты замок врезал?

— И ключ всегда с собой носит, — чуть не плача, подтвердила Эльза. — Я ему говорю: «Неужели ты думаешь, что я буду без разрешения рыться в твоих вещах?» А он: «А кто тебя знает! Вы ведь сейчас все трясетесь, как бы не нарушили благополучие вашего мирка! Ты же воображаешь, что это для моего же блага, а раз так, считаешь себя вправе вмешиваться в чужую жизнь!» А когда я плакала, вышел из своей комнаты, встал в дверях и говорит: «Слушай, прекрати, пожалуйста! Терпеть не могу театра, тем более такого провинциального!» Ушел и заперся.

— А я ему подарок привез… — произнес Артур и выложил на стол зеленый кляссер.

— Он больше не собирает марки. Он, по-моему, вообще больше ничем не увлекается. Хотя я о нем уже ничего толком не знаю. Целыми днями где-то пропадает, иногда и не ночует. О выпивке, куреве, тем более о наркотиках говорит с негодованием. Хорошо, если это не показное…

— У него есть девушка?

— Как-то раз я заикнулась об этом. Он отрезал, что у них есть дела поважнее и что наш разложившийся мир и без того пропитан развратом. Он вообще зовет нас прогнившими, разложившимся, говорит, что скоро всему этому будет положен конец…

— Уж не они ли собрались его положить?

— Кто их знает… Знаешь, как они себя называют? Ассистенты!

— Ассистенты?! Чьи?

— Кто же их знает! У них какая-то полувоенная организация. Ходят вечно с дубинками…

— А полиция?

— Полиция смотрит на это сквозь пальцы. «У нас, говорят, рост молодежной преступности, наркомания, проституция, всевозможные агрессивные фанаты, тут еще этот чертов Туман, а вы лезете с какими-то ассистентами! Да на них, если хотите знать, молиться надо! Они по ночам патрулируют город, громят притоны наркоманов, разгоняют проституток порой лучше, чем полицейские наряды! Рэкетом они не занимаются, ни одного честного человека еще не тронули — чего ж вам от них надо?»

— Уж не полиции ли они ассистируют?

— Нет, полицию они презирают, как всех нас. Но знаешь… самое страшное… — Эльза вдруг перешла на шепот, — они ходят в Туман!

— Но послушай… это же вздорные слухи… Газеты пишут, что еще никому не удавалось войти туда и вернуться… И потом — там патрули…

— Это не слухи! Во-первых, патрули перекрывают только улицы. А есть еще дома… брошенные, пустые дома вокруг Тумана… есть крыши, есть, наконец, канализационные люки…

— Ох, Эльза, это просто смешно! Чтобы наш Роберт полез через канализацию в Туман…

— Не смейся, они не такое способны! «Наш Роберт!» Сколько лет ты его не видел?!

— Я попробую поговорить с ним.

— Он тебе даже дверь не откроет.

— И все-таки попробую.

Беланов подошел к двери комнаты Роберта и постучал.

— Роберт!

Никакого ответа.

— Роберт, открой, пожалуйста!

Щелкнул замок.

— Хорошо, — Роберт открыл дверь. — В твоем распоряжении десять минут. Но с тем, чтобы больше ты ко мне не приставал.

— Роберт, ну зачем ты так? Я все-таки твой отец.

— Ты был им семь лет назад. Вы поднимаете глобальные вопросы, хотите сохранить свой мир, а сами не можете даже сохранить свою семью. Да и вообще, почему родители считают, что они приобретают какую-то власть над детьми только потому, что они родители? Выдумали какой-то «неоплатный долг», «любовь»… Да почему вообще ребенок, — это слово Роберт произносил с кривой усмешкой, — обязан любить родителей? Как это вообще можно быть обязанным любить? Ну ладно — мать, она еще мучилась при моем рождении. Но ты-то, прости, испытал лишь пару минут удовольствия, даже не зная, что это приведет к моему появлению на свет — и я за это должен быть тебе благодарен?

— Ну знаешь, мы все-таки растили тебя, воспитывали…

— А я сидел у вас на шее? А выйдете вы на пенсию — будете сидеть на шее у государства, следовательно, у меня тоже. Более того, учитывая отрицательный прирост населения, поскольку в большинстве семей сейчас один ребенок — нам, в процентном отношении, придется больше заботиться о вас, чем вам в свое время о нас. Так что «неоплатный долг» мы выплатим с процентами, и не лезьте в нашу жизнь.

— Послушай, Роберт, откуда такая неприязнь к нашему поколению?

— Откуда?! Да разве не вы развалили мир? Разве не вы привели цивилизацию на край гибели — если не от ядерной войны, так от экологического кризиса? Разве не вы оставляете нам в наследство это кровавое месиво мелких страстишек, низкой лжи, сладкого лицемерия, подленького честолюбия, грязного сладострастия? О, хоть бы нашли в себе смелость сознаться в этом! Но главную суть вашего мира составляет лицемерие. Ваше христианство насквозь лживо и нелепо, даже вредно — оно направлено против жизни, в пользу всего слабого, немощного, гниющего! Вы провозглашаете мораль, которой сами не желаете придерживаться! Вы рассуждаете о судьбах человечества, а сами думаете о себе, о том, как сохранить свой убогий мирок! Теперь вы глядите на нас с ужасом, а ведь мы — это ваше порождение. Только одна часть нового поколения — мы — это ваше отрицание, а другие та шваль, из-за которой ночью небезопасно ходить по улицам — это ваше логическое продолжение.