Вторжение любви - [11]

– И где же сейчас этот Лесли?– В голосе Фила слышались насмешливые нотки.– Вы хотите сказать, что он гуляет по Риму без вас?

– Конечно, а почему бы нет?– Сандра постаралась вложить в ответ побольше энтузиазма, но и сама почувствовала, что он прозвучал фальшиво.– Лесли – инженер-электронщик, а не бизнесмен. Здесь ему нечего делать.

В отчаянии она посмотрела на пустую тарелку, припомнив муссаку – чудесную запеканку с острым мясом и сочными баклажанами, покрытую толстым слоем сыра, которую только что отведала. Может быть, там были еще какие-то особые травы, которые пробудили в ней эту странную реакцию на высокомерного грека?

– Хотите еще?

– Что?!

Сандра испуганно подняла глаза и встретилась с внимательным взглядом Фила. Она покраснела, оттого что невольно отнесла его вопрос к своим мыслям.

– Еще муссаки?– терпеливо переспросил он.– Вы смотрели на пустую тарелку с такой тоской, что мне подумалось, что вам не помешала бы добавка.

– Нет... нет, благодарю вас.– Сандра кое-как собралась с мыслями.– Хорошо бы теперь выпить кофе по-английски, если у вас так подают.

Щелчком он подозвал официанта. В этот миг свет в ресторане померк. В центр зала вынесли три стула.

– Вы предлагаете гостям и шоу?– Она поддалась внезапному желанию уколоть своего высокомерного спутника.– Попробую угадать – один из официантов танцует, а мы все швыряем тарелки.

– Нет.– Он усмехнулся и бросил на нее презрительный взгляд.– Это старинный греческий обычай, которым иностранцы часто злоупотребляют без достаточных на то оснований.

– А что, нужны основания?

– Обязательно.– В его глазах промелькнула искорка.– Мы называем это кефи. Волшебное древнее явление – трудно подобрать ему английский аналог,– оно приходит без предупреждения. Захватывает всего тебя и затем исчезает. Я думаю, что можно перевести как «снизошедшее счастье»...

Она вдруг заметила, что ее тело странно напряглось, в то время как он пристально смотрел ей в лицо.

– Кефи нельзя ни получить за деньги, ни взять силой. Некоторые за всю жизнь ни разу не испытали его. Но тот, кого посетило это чувство, знает, что жизнь создана для радости, и он становится свободен, как античный бог.

– И это состояние позволяет человеку, как дикарю, швырять об пол тарелки и стаканы?

Стараясь не замечать странную дрожь, которая, казалось, пронизывала каждую клетку ее тела, Сандра пыталась казаться невозмутимой. Ей самой становилось непонятно, почему так хотелось как можно сильнее уязвить самодовольного Фила Меласа. Она подсознательно чувствовала, что сейчас для этого самый подходящий момент.

Он равнодушно пожал широкими плечами.

– Наверное, чтобы это понять, надо родиться греком.

Он наклонился к ней и, как бы подчинив ее своим чарам, сказал ей прямо на ухо:

– Это символическое явление, оно согласуется с нашим ритмом жизни, его никогда не удается воспроизвести на потребу публике.

Его голос, ставший вдруг глубоким и нежным, проник в ее подсознание, покорив и заставив глубже понять этого странного неординарного человека.

Может быть, из-за сигаретного дыма и полумрака Сандре показалось, что его лицо стало вдруг очень близким, а его слегка раскрытые губы как бы делали приглашение, не имеющее ничего общего с его словами. Его тело излучало такую жизненную энергию и магнетизм, что это одновременно пугало и манило ее.

Понимая, что чувства к этому мужчине с каждой секундой становятся все более запутанными, девушка сделала отчаянную попытку вернуться к реальности. Она решила, что ее неожиданные ощущения вызваны усталостью. Сандра боролась со странным обаянием гостеприимного хозяина.

Испуганная и смущенная, она, повинуясь инстинкту самосохранения, сердито заявила:

– А что в этом особенно греческого? У нас в США есть похожее явление. Мы называем его вандализмом, когда все всё бьют и рушат.

Последовало долгое тягостное молчание. Фил внимательно изучал каждую черточку ее лица. Ей стало не по себе, она отвернулась.

– Мне очень жаль,– наконец сказал он столь бесстрастным голосом, что на нее как будто пахнуло арктическим холодом. Попытка уязвить его удалась, пожалуй, даже слишком, но, к ее изумлению, это не принесло ей никакого удовлетворения. Она ощутила щемящую пустоту в сердце.– Все ясно, вы не находите ничего привлекательного в моей родной стране и ее древней культуре,– тихо продолжал он.– Допивайте кофе, и я верну вас в привычную обстановку.

Если бы он влепил пощечину, ей было бы легче. Румянец, окрасивший ее щеки, говорил о многом. Она всего лишь хотела противостоять ему. Сандра бунтовала против способа, которым он вторгался в ее жизнь. И она явно преуспела в этом. Так почему же она почувствовала себя столь опустошенной?

Сандра сделала глоток и вздрогнула – кофе обжег ей язык.

Горько сожалея о сказанном, девушка не могла вынести его презрительного взгляда и стала смотреть на двух музыкантов. Каждый из них нес бузуки[1], за ними шла маленькая, пухленькая черноволосая женщина, одетая в скромное черное платье. Она встала за стулом, держась за его спинку.

Через некоторое время разговоры стихли, и музыканты заиграли, а женщина начала петь. Ее голос, хриплый и страстный, глубокий и нежный, проникал в самое сердце. Сандре не было нужды понимать слова, ее душа рыдала в такт мелодии. Она инстинктивно понимала, что внимает стонам трагедии, невыносимой для страдальца.