Второй шанс для Кристины. Миру наплевать, выживешь ты или умрешь. Все зависит от тебя - [35]

Я не понимала, что это такое она говорит. Как это? Мама ведь приходила каждое воскресенье, как и все родители. Я знала, что она хочет нас видеть. Так почему ей больше нельзя приходить? Может быть, это я сделала что-то не так? Или хозяйка приюта прознала, что я таскала авокадо с деревьев и прятала их в холодильнике на кухне? Может быть, она наказывает меня за то, что я воровала авокадо? Значит, мой братик больше не увидит маму из-за меня. Я была очень расстроена. Я пыталась сдержать слезы, но это было нелегко. Как обычно, когда я старалась не заплакать, по моей щеке скатилась слеза. Я невольно спросила, провинилась ли я в чем-то.

– Нет, Криштиана.

– Тогда за что вы наказываете меня и моего брата? Я старалась хорошо себя вести и помогать. Я хорошо учусь в школе. Почему я не могу видеться с мамой?

– Я вас не наказываю. Я пытаюсь вам помочь!

– Значит, мама снова придет проведать нас?

– Я этого не говорила. Пойми, Криштиана, твоя мама больна. Очень больна.

– Мама не говорила, что она больна! С ней все в порядке! У нее теперь есть работа, и она покупает мне разные вещи.

Хозяйка приюта помолчала – казалось, она о чем-то думала. Потом глубоко вдохнула, все еще сидя за столом, и пригладила свои прямые черные волосы. Обычно она носила высокий конский хвост, но сегодня волосы были собраны на затылке. На ней была белая блузка и светлая юбка. Она произнесла мое имя, но я едва его услышала. Мама больна. Зачем так говорить? Мама всегда обо всем мне рассказывала, почти никогда не врала. Я снова услышала свое имя и посмотрела на нее.

– Криштиана, у твоей мамы душевная болезнь. Ты знаешь, что это такое?

Я понятия не имела, что это означает, но уже слышала об этом раньше. Мама как-то говорила, что у меня было два старших брата-близнеца. Одного звали Умберто, а второго – не помню, но я всегда звала его Жилберто. Мама сказала, что они родились немного «странными» и что у них «душевная болезнь».

Я спросила ее, что это такое, и она сказала, что они просто немного другие, но она их все равно любит.

А теперь хозяйка приюта говорила мне, что моя мама «странная». Но мама была вовсе не «странная», я ведь ее знала!

– Криштиана, мы думаем, что тебе не нужно с ней общаться и твоему братику – тоже. Мы решили, что она больше не будет к тебе приходить. Мы уже все ей объяснили.

Тут я не выдержала. Я ужасно разозлилась на хозяйку. Как она может так со мной поступать? Я ведь всегда помогала – на кухне, с малышами, стирать белье и убираться. Все делала, чтобы им понравиться, – а она все равно меня наказывает. Жизнь так чертовски несправедлива. Гнев во мне все нарастал, и наконец я буквально взорвалась:

– Моя мама не странная! И вы не можете решать, будем мы видеться или нет! Вы – дьявол! Я вас ненавижу! Надеюсь, вы вечно будете гореть в аду!

Хозяйка приюта потрясенно застыла: в таком состоянии она никогда меня не видела. Всякий раз, когда они наказывали меня за то, что я затеяла драку, или просто за плохое поведение, я принимала свое наказание. Когда меня били, я кричала, потому что было больно, но не плакала. Многие дети, когда их били, кричали и плакали от боли. Для меня же плакать в присутствии других людей означало показать свою слабость, а я уже знала, что на демонстрации собственной слабости далеко не уедешь.

Увидев твою уязвимость, люди станут еще злее, и еще сильнее будут унижать тебя и эксплуатировать.

Гордость не позволяла мне показать собственную слабость. И еще я не собиралась доставлять другим удовольствие видеть, как мне больно. И вот я оказалась в кабинете хозяйки, несправедливо наказанная. Я не сделала ничего плохого – и меня все равно наказали. Неужели она думала, что я вот так спокойно позволю им запретить мне видеться с матерью? Я уже потеряла столько дорогих мне людей. В тот момент я ненавидела ее больше всех на свете. Я снова крикнула, как я ее ненавижу, распахнула дверь и выбежала из ее кабинета. Я услышала, как она зовет меня, просит вернуться, но только быстрее припустила прочь.

Когда я так злилась, мозг как будто отключался. Лишь немного успокоившись, я могла снова соображать, но когда меня захлестывал гнев, внутри была лишь ненависть. В детстве эта моя черта пугала и меня саму, и других людей, особенно когда я переехала в Швецию. Мой приемный отец Стуре однажды сказал: «Кристина, у тебя невероятно красивые глаза, но когда ты сердишься, они становятся совершенно черными, как у ведьмы. Меня это пугает!»

Может быть, и нет ничего странного в том, что я не могла это контролировать, когда была маленькой. Мне приходилось жить с тяжелейшим грузом, который оборачивался невыносимой болью. Мне не с кем было поговорить, некому было помочь мне научиться справляться с этой болью, с горем и горечью, слишком сильными даже для взрослого. Я просто забивалась в угол, где меня никто не мог найти, и плакала. Я давала боли излиться наружу, а потом тихо сидела, шмыгая носом и вытирая глаза, погруженная в собственные мечты.

В мечтах я оказывалась в одном из сказочных миров Камили, где мы вместе катались на лошадях или играли в футбол. Там можно было разговаривать со зверями и есть сколько угодно конфет и нашей любимой еды. Я мечтала о том, как мы с мамой сидим на облаке высоко-высоко в небе и смотрим вниз на Бразилию. Мы летали и делали разные глупости, как тогда, когда жили в лесу. Я представляла, как мы живем с ангелами и какой мир и красота царят в их стране.