Второй шанс для Кристины. Миру наплевать, выживешь ты или умрешь. Все зависит от тебя - [17]

– Марина, открой! Открой, пожалуйста! – закричала она, барабаня в дверь.

– Камили, он уже близко! – закричала я.

– Марина, ну открой же!

Я понятия не имела, кто такая Марина, но если Камили ей доверяла, значит, все в порядке. Дверь отворилась, мы с Камили вбежали и крепко захлопнули ее.

– Что стряслось? Камили, что случилось? – спросила женщина в комнате – вид у нее был весьма озабоченный.

– Какой-то человек… гонится… за… нами… – запыхавшись ответила Камили.

В этот момент в дверь громко постучали.

– Впустите меня! Я знаю, что вы там, маленькие шлюшки!

– Скорее, прячьтесь! – шепнула женщина.

В хижине Марины, как почти во всех домах трущоб, была всего одна комната. Мы спрятались за какой-то тумбой, и Марина открыла дверь. Но не успела она и слова сказать, как незнакомец, оттолкнув ее, прошел в комнату.

– Где эти маленькие чертовки? – пьяно пророкотал он.

– Какие? Если ты о тех девчонках, то они уже ушли.

– Черта с два! Ты их где-то прячешь! Смотри, что они со мной сделали!

Мы с Камили переглянулись. Когда мужчина так разгневан, добром это не кончается. Мы обе были напуганы: еще немного, и он нас найдет!

– Зачем тебе какие-то малявки, когда рядом – взрослая женщина? – голос Марины внезапно изменился, стал гораздо мягче и заманчивее. Мы с Камили снова переглянулись: это мы виноваты в том, что происходит, и в том, что Марине сейчас сделают больно.

– Раздевайся! – велел мужчина.

Мы с Камили зажали уши, но даже сквозь ладони слышали его мерзкие стоны и ругательства. Я изо всех сил зажмуривалась, стараясь представить все, что угодно, но все равно слышала его. Когда он закончил, мы с Камили решили, что можно выходить из укрытия – но он не ушел. Спустя несколько часов мы услышали крик Марины и его голос:

– Все вы бабы – шлюхи!

Мы сидели не шевелясь. Наконец он ушел. Мы с Камили переглянулись, гадая, что нам делать. Вскоре Марина сказала, что можно выходить. Она оделась, постелила постель и вела себя так, будто бы ничего не произошло, но мы видели ее грустное лицо. Щека у нее распухла, руки дрожали, пока она пыталась привести комнату в порядок.

– Пойду сварю кофе. Хотите, девочки?

– Да, пожалуйста, – робко пробормотала Камили.

Пока Марина делала кофе, я оглядела комнату. На столике в углу стояла статуя Девы Марии. Голова наклонена, руки вытянуты, будто бы хотят обнять. Сердце ее было ярко-красным, а вокруг него – терновый венок. Перед статуей стояло несколько свечей, а на нее Марина повесила четки. Я не знаю никого из обитателей трущоб, кто не верил бы в Бога, во всяком случае, все они заявляли, что веруют.

Наверное, проще жить, когда веришь во что-то, если верить в себя не получается.

Многим это помогает пережить каждый новый день.

Не задумываясь, я выпалила:

– За что ты так наказываешь нас, Господи?

Камили строго на меня глянула: «Замолчи!» Я повернулась – на меня смотрела Марина.

– Бог не хочет, чтобы мы были счастливы. Он хочет, чтобы мы выжили. Однажды ты это поймешь!

Заглянув в глаза Марине, я что-то там увидела, точнее, не увидела. Казалось, она вот-вот станет призраком, о которых говорила мне мама. А в том, что случилось в тот день, виноваты были мы с Камили.

Марина повернулась и поставила перед нами три чашки. Мы сели и молча выпили кофе, как будто ничего не произошло, как будто все случившееся было лишь частью повседневной жизни.

Мальчик по имени Сантуш

Трущобы – как государство в государстве, вроде Ватикана, но без Бога. В этом есть своя ирония, потому что именно в трущобах живут самые верующие люди.

Почти никому из обитателей трущоб нет дела до того, что происходит за их пределами, так же, как тем, кто живет в «большом мире», нет дела до существования трущоб. Тем, кто родился там, нелегко пробиться в жизни. Вершина трущобной «карьеры» – стать главарем банды, а они редко живут долго.

Помню, как покрывалась мурашками всякий раз, приближаясь к членам банд или их главарям. В банды в основном вступали парни, изредка там были и девочки, и всегда было ясно, зачем они там. У девочек, состоявших в бандах, была почти всегда одна и та же история: у них не было ни родителей, ни семьи, ни денег, ни жилья. Было невероятно трудно защититься от парней и мужчин, когда за твоей спиной не стоит кто-нибудь из взрослых или банда. Угроза быть изнасилованной, снова и снова, мужчинами, которым наплевать на то, как это жестоко, гораздо страшнее, чем вероятность того, что тебе изредка придется спать с членами банды. Или же попросту быть девушкой одного из них. Это был максимальный уровень защиты девушек от остального уличного контингента.

Впрочем, у тех, кто имел взрослых защитников, жизнь была ненамного проще. Даже в этом случае у них не было никаких гарантий. Помню одну девочку, лет семи-девяти. На ней было грязное бордовое платье, слишком большое для нее. Она сидела на стуле рядом с хижиной. Волосы ее, коротко стриженные, чуть прикрывавшие уши, торчали во все стороны. Она была босая, с темными глазами. Не знаю, почему я ее запомнила. Может быть, из-за того, как нелепо смотрелось на ней это большое бордовое платье, а может – из-за отрешенного взгляда на ее хорошеньком лице. Но было в ней что-то необычное, и ее образ до сих пор стоит у меня перед глазами. Я никогда с ней не заговаривала, лишь однажды встретилась с ней взглядом. На столе перед ней лежала пачка сигарет, и одну из них, зажженную, она сжимала в руке. Одну ногу она задрала на стул, платье обнажало ее грудь, которой почти не было. Мы, дети, часто бегали нагишом, но в этой обнаженной груди было что-то неправильное.