Второй шанс для Кристины. Миру наплевать, выживешь ты или умрешь. Все зависит от тебя - [19]

Мы могли бы вбежать туда и наброситься на его отчима, а что потом? Как бы это улучшило положение Сантуша и его матери? Вот почему мы сделали единственное, что было в наших силах – просто стояли там, слушали и никуда не уходили, вдруг Сантушу понадобится наша помощь? Мы не хотели бросать его – он ведь был одним из нас, членом нашей семьи.

Внезапно мы услышали мужской голос:

– Ну и что ты мне сделаешь, сукин ты сын? Ты даже не мужик, чтобы держать такую штуку, а уж тем более – чтобы ей пользоваться.

Последовало молчание, а за ним – всем нам хорошо знакомый звук. Мы все подпрыгнули, и сердца наши заколотились, как бешеные. Сомнений не было: это был пистолетный выстрел. Я в ужасе посмотрела на Камили, а она – на меня. Тишину разорвал крик женщины. Камили, братья и я инстинктивно попятились от хижины.

– Сантуш, – шепнула я Камили, а она лишь смотрела на меня во все глаза. Она тоже не знала, жив ли он. Никто из нас не смел произнести ни звука.

Дверь распахнулась, и из хижины вышел Сантуш. Он в страхе посмотрел на нас, в глазах его была решимость, а потом повернулся и побежал.

– Что ты наделал! Что ты натворил, Сантуш! – кричала его мать, истерически всхлипывая. Страшно было смотреть, как взрослый человек ведет себя так странно, так ненормально. Со всех сторон к хижине сбегались люди, и мы, дети, поняли, что нам пора оттуда сматываться. Мы знали, что случилось.

Волшебная ночь обернулась новым днем, напомнившим нам о реальности.

Сантушу было десять лет, когда он убил человека. Помню, что я тогда подумала: совершим ли мы с Камили когда-нибудь нечто столь же ужасное? Мне тогда было семь.

Мы пытались найти Сантуша. Искали несколько дней, но никто, казалось, не знал, куда он подевался. Просто исчез. Я не раз задавалась вопросом, как сложилась его жизнь, да и жив ли он до сих пор. Мне хотелось тогда ему помочь, но он решил исчезнуть, и мы ничего не могли с этим поделать. Мне нравился Сантуш, и я то и дело повторяла, что когда мы вырастем, то поженимся. Он обнимал меня и отвечал: «Конечно, все, что захочешь!» – и при этом широко улыбался.

Я не раз думала: интересно, что будет написано на его надгробии? «Сантуш, мальчик десяти лет, убивший мужчину, который избивал его и его мать. Сбежал и пропал. Убийца». Или: «Сантуш, мальчик десяти лет, любил самолеты, мечтал стать лучшим футболистом в мире. Пропал без вести. Герой».

Самолет мягко приземляется

Сан-Паулу, 2015 г.

Наконец мы приземлились в международном аэропорту Сан-Паулу «Гуарульюс». Мы с Ривией ждем свои чемоданы у конвейера выдачи багажа. Полет прошел хорошо, самолет приземлился мягко. Посадка для меня – самый страшный момент, так что я была благодарна пилоту. Ривия, у которой бразильский паспорт, заняла короткую очередь, мне же пришлось ждать невероятно длинную вереницу людей, которая, казалось, никогда не кончится. Ненавижу очереди, а эта еще и изгибалась, теряясь в бесчисленных поворотах, как Великая Китайская стена, чуть ли не через весь аэропорт. Судя по всему, у шведов культура поведения в очередях развита очень высоко, нет в мире людей, ведущих себя в очереди спокойнее их – и за эти годы я тоже научилась ждать своей очереди. Но это дается мне нелегко. Раннее детство, проведенное в Бразилии, напоминает о себе, и чаще всего я поступаю jeitinho brasileiro – «по-бразильски» — то есть делаю следующее: подхожу к тому, кто в очереди самый первый, беззастенчиво вру, что опаздываю на встречу, и спрашиваю, не будет ли он так любезен меня пропустить. Мне неловко в этом признаваться, но в детстве я частенько прибегала к этой уловке, чтобы не ждать в очереди. Теперь, повзрослев, я стискиваю зубы и жду, понимая, что и все остальные люди в очереди тоже предпочли бы заняться чем-нибудь другим.

Я устала. Над Сан-Паулу восходит солнце. Я оглядываю людей в очереди, переговаривающихся между собой на разных языках. Достаю свой шведский паспорт и смотрю на фотографию. Проходит целая вечность, и вот наконец моя очередь. Я подхожу к одной из стеклянных будок и показываю свой паспорт низенькой женщине со скучающим видом, улыбаюсь и здороваюсь с ней по-португальски («Oi»). Женщина смотрит в паспорт, потом – на меня, снова в паспорт и снова на меня. Кажется, она чему-то удивлена и о чем-то спрашивает меня по-португальски, но я не понимаю.

– Eu não falo português, fala inglês? [3]– спрашиваю я.

Она качает головой – нет, она не говорит по-английски, – ставит штамп и возвращает мне паспорт. Наконец меня впустили в страну.

Я вижу Ривию в дальнем конце багажного конвейера и направляюсь к ней. По пути я налетаю на пожилую женщину и хочу извиниться, но не знаю, как это сделать по-португальски, поэтому говорю по-английски. Мне уже не по себе оттого, что я не понимаю языка, и стыдно за то, что не удосужилась его выучить. Дойдя до Ривии, я спрашиваю, как сказать «извините» по-португальски.

– Desculpe, – отвечает она. В этот момент на конвейер выкатываются наши чемоданы. Ривия берет свой салатовый, а я с трудом поднимаю свой, едва не спотыкаясь. Ривия улыбается. Мы выходим из аэропорта в сторону такси, и она заказывает машину. Мы садимся на заднее сиденье и называем водителю адрес нашей гостиницы – это в районе Жардинс. Выехав на дорогу, я начинаю узнавать растительность, деревья и кусты и даже запахи и само движение по дороге. В этот момент я чувствую, будто бы раздвоилась. Я вернулась сюда спустя двадцать четыре года, как будто их и не было. И все же, прошло именно столько лет.