Второй шанс для Кристины. Миру наплевать, выживешь ты или умрешь. Все зависит от тебя - [12]

Тогда в самолете я просто не знала, что делать со всеми этими мыслями и воспоминаниями. Я просто выключила лампочку над головой и закрыла глаза.

Шрамы, которые остаются навсегда

Сан-Паулу, Бразилия, 1989 г.

Мы пришли на открытый рынок, чтобы купить еды. Тут были крупные красные помидоры, и у меня тут же потекли слюнки. Я протянула руку, чтобы взять помидорку, но продавец шлепнул меня. Мама увидела другие помидоры в коробке на полу, они были заплесневелые и местами мягкие, она взяла самый невзрачный из них. Я спросила маму, зачем она берет плохие помидоры. Она грустно улыбнулась и ответила:

– Криштиана, посмотри-ка: с одной стороны он плохой, но что будет, если мы обрежем испорченные участки?

Мама всегда так делала. Когда она хотела чему-нибудь меня научить, то принималась задавать вопросы. Я посмотрела на помидор и ответила:

– Если мы обрежем плохие, останутся те, что еще ничего.

Мама улыбнулась и продолжала:

– Вот и с людьми так же. Не забывай об этом! Так почему бы не съесть эти помидоры? Чем они хуже других? Тебе не кажется, что в рагу они окажутся такими же вкусными, как и красивые помидоры? Ведь все помидоры в конце концов съедят – так какая разница, как они выглядят? Их все так или иначе приготовят.

Но мне все равно хотелось красивых помидоров.

Она снова улыбнулась и сказала:

– Ты заслуживаешь лучшего, моя хорошая, но сегодня мы возьмем вот эти страшненькие.

Пока мама покупала эти помятые помидоры, я пыталась понять, почему все они в конце концов оказываются в рагу. Разумеется, те, что покрасивее, купят богатые белые люди, а нам с мамой придется довольствоваться гнилыми, ведь у нас нет денег. Так было всегда. У белых есть деньги, и они могут позволить себе все, что захотят. Я пыталась понять, почему жизнь так устроена. Неужели этого хочет Бог? Но ведь это нечестно. Бог ведь должен быть добрым.

Но разве может Бог быть добрым, если нам всегда достаются гнилые помидоры?

Вдруг я услышала, как моя мама и какая-то женщина орут друг на друга. Мама была рассержена, и та женщина – тоже. Я не понимала, из-за чего весь шум, но испугалась. Я редко видела маму по-настоящему разгневанной, но сейчас был именно такой момент. Я услышала, как она закричала: «Криштиана, возьми Патрика!» – и внезапно отпустила моего брата. Я инстинктивно протянула руки и успела поймать брата прежде, чем он упал на асфальт. Между мамой и белой женщиной завязалась драка, а я не понимала почему. Мне хотелось крикнуть им, чтобы они остановились, но я не могла произнести ни слова. Тут прибежали двое полицейских и разняли их. Белая женщина стала что-то объяснять полицейскому, а у мамы был очень рассерженный вид. Полицейский отпустил другую женщину, а мама сказала что-то, и я поняла, что это ругательство. Один из полицейских ударил ее по лицу.

Я так разозлилась, что забыла о том, что держу на руках своего брата. Я подбежала и пнула полицейского по ноге, а потом изо всех сил ударила кулаком в живот. Второй полицейский схватил меня, и я едва не выронила Патрика. Полицейский крепко держал меня, а другой – тот, которого я ударила, – подошел и с ненавистью посмотрел на меня. Этот взгляд испугал меня, но я старалась не подать виду. Он взял автомат и ударил меня им в челюсть. Я услышала, как хрустнула кость, и как моя насмерть перепуганная мать выкрикнула мое имя.

Потом ощутила во рту вкус крови и, уже теряя сознание, подумала: «Только бы не уронить Патрика»…

Это был не первый раз, когда меня ударил полицейский, и не последний. У меня до сих пор проблемы с челюстью. Некоторые шрамы остаются навсегда.

Инцидент на рынке закончился тем, что нас бросили в камеру, на бетонный пол.

Была уже ночь, и мне было холодно. Мама крепко обняла меня. Я попросила у нее прощения за то, что ударила полицейского. Мне казалось, что это я виновата в том, что мы попали за решетку. Но мама сказала, что я не виновата, просто так устроен мир. Я спросила: «Это Богу угодно, чтобы мир был так устроен, чтобы нас постоянно били и мы были несчастны?» Мама так и не ответила на этот вопрос, но взяла с меня обещание, что если я вдруг окажусь одна, без нее, то, едва увидев полицию, тут же убегу и спрячусь. Мы немного помолчали. Я ощутила в животе тягостное чувство.

– Мам, но ты ведь никогда меня не оставишь?

Она грустно на меня посмотрела, потом положила ладонь мне на грудь и сказала:

– Я никогда тебя не оставлю. Я всегда буду с тобой вот здесь, в твоем сердце. Я – часть тебя. Я – внутри тебя, и если когда-нибудь тебе станет грустно или одиноко, я приду к тебе на помощь. Не забывай об этом.

Я проснулась оттого, что услышала, как моя мама разговаривает с полицейским. Он говорил ей что-то вроде: «Выбирай: или ты, или твоя дочь».

Она не ответила, только мягко переложила меня со своих коленей на бетонный пол и попросила подержать Патрика.

– Я скоро вернусь, – сказала она.

Я спросила, куда она уходит, но мама лишь приложила палец к губам и велела мне не волноваться.

– Я ведь всегда возвращалась, – сказала она с улыбкой, но улыбка эта казалась вымученной. Знаю: она видела, как я напугана. Я посмотрела на нее, потом на полицейского, снова на нее. Потом услышала, как он нетерпеливо зовет ее и велит следовать за ним. Мама встала, и прежде, чем она обернулась, я заметила, что взгляд у нее изменился – теперь она казалась сильнее.