Второй круг - [43]

А Нинке нужно вернуть ключи. Хватит ей голову морочить…»

Он проснулся в четыре часа пополудни, долго зевал, потягивался, ходил по комнате, чесался спиной о дверной косяк и потом тупо глядел в окно. Напротив возвышался десятиэтажный дом. В одном раскрытом окне он увидел полную, нестарую еще женщину в бюстгальтере. Она красила раму. Женщина пела, беззвучно разевая рот, казалось, что она задыхается.

«К черту, к черту!» — пробормотал он, пришел в себя окончательно и направился в ванную.

А вечером он шел куда глаза глядят, останавливая внимание только на невысоких, крепеньких женщинах. Он втолковывал себе, что они нехороши, у них всегда короткие шеи и ранние вторичные подбородки, и крупные скуластые лица, но разумные убеждения совсем не действовали.

Двигаясь в неизвестном направлении, он думал о нечаянной встрече с Любой на улице или в метро.

«Позвоню ей, — решил он. — А что скажу?»

«Нет, нет, к черту! Надо отвлечься».

Было пасмурно, в воздухе повисла водяная пыль, не требующая зонта, однако асфальт сделался мокрым, и в нем засветились отражения бегущих огоньков автомобилей и неподвижных — светофоров. Воздух, пропитанный влагой, вобрал в себя свет реклам и фонарей, и, когда на ресницу попадала капелька, фонари на некоторое время расплывались в радужные круги. Разноцветная слякоть под ногами требовала разновеликих шагов и внимания.

Росанов так долго бродил по улицам и так много думал о Любе — мысли о ней иногда видоизменялись в бездумное наблюдательство и поток каких-то невнятных ассоциаций, что не окажись ее дома или не пожелай она встречи, и вот несчастье, крушение всех надежд. Каких надежд? Ведь не было никаких надежд. Что за чепуха! Он стал лихорадочно изобретать повод для встречи и, не найдя, пошел на «ура».

— Да, это я, — услышал он в трубке ее низкий и слегка тягучий голос.

Он долго и путано стал объяснять, кто он такой.

— А-а, помню, — дошло наконец до нее.

— Надо встретиться. Важное дело.

— Важное? Тогда у памятника Ломоносову. Через сорок минут.

«И эта женщина будет моей».

Насчет того, что Люба станет «его женщиной», подумалось нечаянно, вырвалось само собой. Более того, умом он понимал, что с Любой-то как раз у него никогда ничего и не сложится. Но так уж подумалось, и тут ничего не поделаешь.

Тридцать минут он бездумно толкался по улицам и вдруг обнаружил себя у дома Люции Львовны.

«Ну и дела! Не будь Любы, я о ней и не вспомнил бы, — подумал он, поражаясь странности связей. — Неужели «первая любовь» не ржавеет?»

Он зло захохотал. Потом глянул на часы и зашагал к памятнику Ломоносову, насвистывая песенку «Вот она какая — первая любовь».

Он сел на мокрую скамейку (черт с ними, с брюками!) и увидел слева церковные кресты.

«Странно, — подумал он, — никогда раньше не видел этой церкви».

Слева, у чугунных узорчатых ворот, обвешанных светящимися из-за пробегающих мимо автомобилей каплями, появилась невысокая крепенькая женщина. Она шла подпрыгивающей походкой и размахивала сумкой. Свет фонаря попал в бронзовую окантовку ее сумки, и желтый зайчик скользнул по мокрому асфальту. Росанов заволновался.

— Лови! — крикнула она, кидая в него сумкой. — Он поймал. Люба засмеялась.

Сразу сделалось свободно и легко, как будто все свои сомнения он оставил до девятнадцати часов.

— Лови! — крикнул он, возвращая сумку Любе. Она поймала, засмеялась, и он пристроился к ней — она двигалась, не меняя шага, — он взял ее под руку и пошел с ней в ногу, передразнивая ее походку и воображая, что это смешно.

Смеясь без особых причин, они обогнули памятник и через другие ворота, осыпавшие при толчке разноцветные, неодновременно вспыхнувшие капли, вышли на тротуар.

— Что за дело? Важное? — спросила Люба.

— Важное.

— Врешь!

— Конечно, вру.

— Нехорошо врать. Ложь унижает человека.

— Нехорошо. Может, где-нибудь освежиться? В каком-нибудь кафе?.

— Недурно бы!

И тут Люба остановилась. На мокром асфальте валялся цветок. Люба сделала такое перепуганное лицо, будто увидела отрубленную человеческую руку, и испуганно прижалась к Росанову. Он, подыгрывая, сделал скорбное лицо. Люба осторожно подняла цветок, приблизила к своему носу, но не близко, чтоб не испачкаться, и, когда ее взгляд встретился со взглядом Росанова, вдруг озорно подмигнула. И тут же великодушно протянула этот цветок проходившему мимо унылого вида старичку. Тот недоуменно сверкнул стеклышками очков и, взяв цветок, манерно раскланялся. Люба в ответ хотела сделать реверанс, но у нее не вышло, и тогда она сделала неуклюжую «ласточку». И вдруг бросилась к остановившемуся троллейбусу, нисколько не заботясь о своем кавалере. Росанов едва успел за ней.

Люба подошла к кассе, открыла сумочку, делая вид, что хочет немедленно заплатить, но достала барбариску и великодушно, как старику цветок, протянула ее Росанову. А сама села на свободное место и достала вторую конфетку.

Росанов взял билеты.

— Зачем? — удивилась Люба. — На меня не надо. Никогда не плачу. Так езжу.

Она засунула конфетную бумажку за окантовку стекла. Какой-то солидный товарищ поглядел на нее осуждающе, и она тут же объяснила ему:

— Чтоб не дуло из окна.

Потом достала еще одну конфетку, заложила ее за другую щеку — лицо ее сделалось треугольным. Глядя на Росанова, который подошел к ней, она состроила страдальческие глаза и схватилась обеими руками за «опухшие» щеки. Росанову показалось, что нет на земле более разнесчастного существа.