Второй круг - [27]

— Случай дикий, — сказал Академик, который, пока не было машины, предпочитал свежему воздуху теплую кабину, — а при чем здесь карьеризм?

— Другой бы инженер не сошел с ума от страху, когда срубил березку, — сказал Строгов.

— Я вообще-то катался, но не более двух метров, — сознался Росанов, — а Мишкина я просто не понимаю. Не понимаю — и всё.

Строгов заметил:

— Линева жалко. Хороший человек. Сорок лет в авиации. Вот у кого были золотые руки! А ведь он мужик неграмотный — закончил церковноприходскую школу. Но так-то хитрый. Потом расскажу его биографию. Кстати, подделывал ордена. Мог любой орден подделать — не отличишь от настоящего.

«В самом деле, все знает, — подумал Росанов, — пора убивать».

Ночь прошла тихо. Все самолеты улетели вовремя, и еще Росанов дал техническую готовность на те самолеты, которые Строгов «поставил» на прикол. Он уже собирался отбыть домой, когда Петушенко остановил его и, хитро подмигивая, прошептал:

— Давай, Витя, сообразим на бутылку.

Росанов это воспринял как высочайшую честь. Со своим прежним начальником он не пил никогда. Прежнее начальство держало его на почтительном расстоянии, пило в «высшем обществе». А у себя в смене только глазами сверкало.

— У меня только рубль, — сказал Росанов.

— Дам взаймы три.

Когда они вышли из здания служб, Петушенко сказал:

— Только аккуратно. Чтоб никто не видел. Бойся своих.

И, постоянно озираясь, двинулся к магазину. Росанов еле поспевал за ним. Но у входа в магазин мужество оставило Петушенко:

— Возьми ты.

И Росанов взял, не видя в этом ничего рискованного.

— Ты не знаешь техников, — заговорил Петушенко, уже отойдя на порядочное расстояние от магазина, — продадут за милую душу. Сейчас я тебе расскажу о каждом.

Стоял сухой весенний день. Двинули к лесу. Долго кружили среди кустов и деревьев. Петушенко иногда приседал, оглядывался, но всякое, даже скрытое, место его почему-то не устраивало. Наконец начальник и подчиненный отыскали подходящую, по мнению начальника, полянку.

— Вы как партизан, — похвалил Росанов шефа.

— Ты не знаешь этих людей, — отмахнулся Петушенко и поставил портфель, — вкратце…

Он хотел убедиться в безопасности обстановки и не спешил, изредка умолкая и прислушиваясь.

— Значит, вкратце. Лысенко, он же Академик, — нахал, демагог и болтун. Но как меняет колеса на «тушке», на Ту-104 то есть! Артист! А кроме колес, ничего толком не соображает. Дубов — бездельник редчайший — спит на ходу. Но как отыскивает царапины на герметичной части самолетной обшивки! На любом отыщет. Если какой-нибудь бортмеханик начнет выламываться и требовать чего-то, ты: «Дубов!» Он тебе: «Есть!» Ты: «Отыщи-ка на этом лайнере царапину, выходящую за норму технических условий». И найдет. И тогда ты возьмешь индикатор, замеришь царапину и скажешь бортмеханику: «Ставлю машину на прикол». И поглядишь, куда денется все его высокомерие.

Апраксин — малый хоть куда. Пудовкин — его друг. Тоже парень хороший. На этих двоих можешь положиться, за них можно быть спокойным. Умеют все. И молчат. Пашут как волы и молчат. Что бы ни было, никогда не жалуются. И снег, и ветер, и звезд ночной полет, и обед пролетом, и премиальные мимо, и работы вчетверо против нормы — молчат. Только кряхтят: Трехжильные ребята. А нужно, сейф откроют и японские часы починят. Есть у тебя японские часы?

— Откуда? От сырости? У меня и отечественных нету.

— Так вот. Этих двоих поддерживай. Хоть словом поддержи, хоть по головке погладь. А если есть возможность, брось каждому на клык по червончику для поддержки штанов. Они век будут помнить. Была б воля, всех разогнал бы к черту, а их двоих оставил.

Петушенко осмотрел близлежащие кусты, как будто здесь мог хорониться кто-нибудь из техников, и удовлетворенно потер руки.

— Нет, ты не знаешь этих людей, — пояснил он, присаживаясь на пень, — не люди, а гады. Ты еще узнаешь этих псов, в особенности старого козла Строгова. Этот зверь сегодня с тобой и водки выпьет, а завтра капнет главному инженеру, что видел тебя под булдой. Правда, главного уже скинули.

Петушенко снял с термоса крышку, постелил на пенек газету, придавил ее от ветра двумя сырками «Дружба», огурцом и куском хлеба.

— А что за человек начальник нашего цеха Прыгунов?

— Шустрый, из ранних. Ставленник Чика. За так называемые современные методы руководства его выдвинули. Умеет пилюлю позолотить и вообще мягко стелет. Чик любит товарищей, которые умеют и про Гёте поболтать, и улыбнуться, и вилку в левой руке. Но я против таких методов «сю-сю» и болтовни про Гёте и хреноте. У нас надо без обмана: нечего тратить время на рукопожатия и фальшивый интерес к здоровью жены и тещи. Пока Прыгунов только присматривается. Пока он нейтралитет.

Довольно быстро захмелели, однако Росанов, как подчиненный, был трезвее.

— …но ничего, — продолжал свой монолог Петушенко, — в неофициальной обстановке ты меня зови Григорий, но среди этих лисиц — ни мур-мур… Ничего, Витя, мы вдвоем разобьем все их козни. Они у нас взвоют. Тебя они не боятся пока, а ты, как поймаешь спящего, — сто процентов за сон на работе.

— Да я и сам не прочь придавить минут по нескольку на каждый глаз, если нечего делать.