Самолет скромно зарулил на сектор и остановился, раздумывая, куда отрулить. Росанов бросил зашипевший окурок в бочку с водой, настоянной на табаке, и побежал встречать самолет, так как перронная служба — заслуженные старички, — которой следовало бы заниматься расстановкой самолетов, сюда и носа не казала.
Росанов поднял руки и встал лицом против того места, куда следовало бы зайти самолету. И самолет послушно, и точно зарулил.
«С Севера, — подумал Росанов, взглядывая на бортовой номер, — покорял пятый океан, черт бы его побрал».
Двигатели взревели и вырубились. Из кабины высунулась лесенка с отполированными до блеска ступенями, медленно вышли люди в кожаных костюмах. Один — крупный, красивый старик со звездой Героя на потертой куртке — пробасил:
— Лесом, однако, — он потянул носом, — ну… это… талым… одним словом, снегом…
Росанову этот человек запомнился жутким косноязычием.
За стариком выбрался из кабины Ирженин собственной персоной.
— Ну как? — спросил Росанов.
— Одичали-с, — улыбнулся Ирженин, — работали.
— Теперь отдыхать?
— Дня три, не более. Потом на Камчатку с вулканологами.
— Кто этот герой?
— Разве не знаешь? Иван Ильич Нерин — друг начальника вашего участка. Был у Филиппыча бортмехаником.
— За что ему?
— В точности сказать затрудняюсь. В сороковые годы. Вообще даром не дают.
Росанов поглядел на Ирженина и мысленно привел цитату из несуществующей книги:
«В его глазах светилось нездешнее небо».
— Нужен транспорт? — спросил Росанов.
— Было бы хорошо.
Росанов подошел к автомобилю, который делал рейсы в лабораторию за блоками радиостанций и обратно, и попросил шофера подбросить экипаж на склад полярной авиации. И издали наблюдал, как летчики грузились.
И тут нагрянул Михаил Петрович, сверкая глазами.
— Как дела?
— Дал готовность.
Михаил Петрович о чем-то задумался. Наверное, думал: сверкать ли ему глазами или нет. И наверное, решил засверкать. И засверкал.
«Ну погоди, Миша. Удеру я от тебя — сам будешь ковыряться в грязи, и на твою лысину будет литься отработанное масло».
Домой он добрался к двадцати трем часам.
«Странно, — подумал он, — вот написал про Люцию Львовну — и никакого облегчения. А ведь прошел год».
Еще он вспомнил, что как-то хотел назвать ее — мысленно, разумеется, — просто Люцией, без отчества и на «ты», но у него ничего не вышло.
И вдруг его осенило: исписанные листки «по правилам игры» надо уничтожить.
«Ну, конечно же, уничтожить, — сказал он себе, — иначе какой же толк?»
Он перечитал написанное, разорвал и спустил обрывки в мусоропровод, в царство рыжих тараканов.
— Ну вот теперь все в порядке! — сказал он, потирая руки, в вспомнил рассказ Нины об одноглазом родственнике, который изобрел прекрасный способ разрешать все жизненные проблемы. И в самом деле почувствовал освобождение. По крайней мере, он убедил себя в этом.
Маша и ее начальница Вера Витальевна, женщина лет сорока, готовились к приему гостей. Участники экспедиции сгоряча решили собраться в этот же день вечером, а Маша, думая пригласить Росанова, предоставила для сбора свою комнату (в коммунальной квартире).
Маша чистила картошку и вспоминала утро нынешнего дня, гулкое и прохладное, когда воздух еще не замутнен дневной суетой и упруг, и даже шум проносящегося редкого автомобиля исчезает, как след на воде, без остатка. Она думала об арках сумрачных московских дворов, об арочных мостах (где же она видела их?), образующих с отражениями круги, и о солнечных бликах с исподу этих кругов, о шорохе метлы по асфальту, о крине грачей, о мокрых еще афишах.
Сквозь это утро она видела и другое утро, когда, трясясь от холода, выползаешь из спального мешка, и трава уже сизая от инея, и, чтобы умыться, надо разбить закраек льда. Еще она вспомнила утро на юге, где случайно встретила Росанова. Был какой-то бессмысленный (для геолога) трехдневный поход от турбазы, и была ночь, и светлячки, и потом утро. Росанов тогда ухлестывал за одной девицей, но дела у него шли плохо. Девица была какой-то спортсменкой, толстомясой и тупой, с большими ступнями. Чего он в ней нашел?
— С капустой? — спросила Вера Витальевна.
— Что? — вздрогнула Маша, представив (фу, какая чепуха!) толстомясую спортсменку на блюде, обложенную капустой, и гостей, приготовивших ножи и вилки.
— Я спрашиваю: с капустой?
— Да, да, пожалуй, — виновато улыбнулась Маша. Спортсменка поднялась с блюда, сделала гимнастический соскок с отставленной рукой и пошла в своем красном купальнике в сторону моря, покачивая выпуклыми бедрами, сопровождаемая недоуменными взглядами гостей.
— О чем-то задумалась?
— Нет, нет. Так. Ни о чем.
А что, интересно, имел в виду Росанов, когда говорил о фиолетовой тряпке и об илистом дне? Может, у него неприятности?
Маша представила тонущего Росанова, но только тут он был маленьким мальчиком, каким она запомнила его в детстве. Она кинулась к нему, но вспомнила про фиолетовую тряпку. Что это значит: «фиолетовая тряпка»?
Почему фиолетовая?
Маша подошла к шифоньеру, открыла его и увидела фиолетовую юбку на пуговицах сбоку.
«Вот и надену эту юбку, — решила она. — Что же с ним могло приключиться? Ведь он не шутил».
