Второй круг - [130]

Но появились и новые заботы. «Дело подлеца Мишкина» сделало вдруг неожиданный зигзаг и высунулось там, где его меньше всего ждали.

Как-то «сам» побывал в «рюмке» и отметил ловкую работу диспетчеров (за не вовремя выполненный заказ инженера они лишались премиальных) и сказал Чикаеву:

— Было время, когда мы засомневались в твоей реорганизации. Но теперь у меня к Базе претензий нет. Так держать! Сколько было задержек за месяц?

— По вине ИАС ни одной.

— Так и продолжайте.

Присутствующий тут же Линев тонко улыбнулся.

— Что? — спросил его «сам».

— Техника нынче пошла не та, — вздохнул Линев и развел руками, как будто был недоволен новой техникой, — надежная она теперь. Да и отдел расшифровки полетов кое-что вешает теперь и на летный состав. А раньше-то ведь все валили на технаря. Теперь можно работать и без задержек. Вот раньше трудно было: все на горбу — и никакого тебе «спасиба».

Чикаев оторопел. Термоядерный сделал стойку. Линев ласково заулыбался.

— Так, по-твоему, все последние мероприятия — игрушки? — нахмурился «сам».

Линев пожал плечами.

Глава 10

На ближайшее время намечалось для Самоедской одно событие — испытание аэросаней, построенных местными авиатехниками из подручного металла.

Росанов так близко принял к сердцу эту (будем уж реалистами!) забаву, словно делал последнее в своей жизни дело. Своим непонятным для окружающих энтузиазмом ой заразил и остальных. Поэтому сани были готовы раньше, чем это предполагалось.

Итак, сани с эмблемой летящей стрелы и надписью «Самоед» вместе со всем поселком ожидали, когда стихнет пурга.

Но Росанову не пришлось принять участия в испытаниях. Вечером, когда он был уже готов заснуть, явился Костенко.

— Тебе телеграмма.

Росанова охватил страх. Люция Львовна? Нина?

— Ну и дела! — засмеялся Костенко.

Росанов сказал хриплым голосом:

— Давай. Я ждал. Из дому?

— Да, из Москвы. Ну, тебе предстоит… Да что с тобой? Успокойся. Плюнь. Чепуха.

Росанов сглотнул, чувствуя слабость, и протянул руку.

«Москва Серия П Для инженера Росанова Немедленно следуйте…»

«Какое она имеет право приказывать?» — возмутился он, полагая, что телеграмма от Люции Львовны, и продолжал читать с некоторым недоумением:

«…следуйте Тикси силами откомандированного ранее обеспечения перевозок овощей московского техсостава приступите замене левого двигателя борт 4188 организуйте работу вне регламентов рабочего времени что будет отмечено для вас зпт техсостава денежными премиями тчк машина должна быть готова до 15 октября тчк ясность исполнения подтвердите».

Росанов улыбнулся и вытер внезапно взмокший лоб.

— Ну что? — спросил Костенко.

— Все в порядке, — пробормотал Росанов, — пока… все в порядке.

— Чего у тебя руки дрожат?

— Устал. Перебирали передний мост. Когда будет самолет?

— Послезавтра, если утихнет. Пойдем ко мне, вспомним молодость.

Вспомнив молодость, он заснул на постели Костенко. А проснувшись, увидел солнце.

Он, сидя в вагончике, играл в шахматы, когда позвонили по телефону и сообщили, что самолет, идущий в Тикси, садится через пятнадцать минут.

Присутствующий тут же Костенко сказал:

— Совсем забыл! Передашь в Тикси жене местного инженера панбархат, а ему самому несколько блоков сигарет. Ее ты помнишь — врач Зоя.

Когда Росанов вышел на перрон, то увидел самолет, заходящий на посадку. Самолет приземлился, подрулил к строеньицу, громко именуемому аэровокзалом, и вырубил двигатели, не дав им охлаждения.

«Нарушение!» — отметил про себя Росанов.

К самолету подкатили трап, на свет божий вышли пассажиры и экипаж.

Командир подошел к нему и поздоровался за руку.

— Как дела?

— Лучше всех, — весело ответил Росанов.

— У меня тоже все чика в чику. Куда сейчас?

— В Тикси. Мотор менять.

Росанов забрался в самолет, занял свое место, вытащил из кармана отверточку и подвернул на стоящем спереди кресле винт стопора: теперь спинку на этом кресле не откинуть, и, следовательно, не будут давить ему на колени. Свое же кресло он снял со стопора и опустил спинку почти горизонтально. У Костенко он не выспался, был сердит на весь мир, и его не мучили угрызения совести из-за того, что впереди сидящему будет неловко.

Впереди сели два молодых человека, и Росанов не без злорадства поглядывал, как сидящий перед ним малый пытался откинуть спинку кресла. Он смотрел на его розовый затылок, на его крепкие розовые уши и светлую щетинку на затылке и ехидно улыбался.

«Но черт с ним, — думал он, — тоже, наверное, хорош гусь. Поди, живет без последствий. Посиди, посиди торчком. Трудности закаляют волю. Давай, давай, жми», — подбадривал он молодого человека.

Росанов думал заснуть, но вспомнил, что стюардесса разбудит из-за карамельки.

Пассажиры заполняли салон.

Вокруг были все северные пассажиры, привыкшие к самолетам, как горожане к трамваям. Нигде не слышалось разговоров о «воздушных ямах» (что это еще за «ямы»?), никто не храбрился и не болтал языком, показывая, будто бы не боится, однако все стремились в «хвост», где якобы безопаснее.

Росанов глядел на затылок волевого парня, который, похоже, решил во что бы то ни стало сломать кресло.

— Позвольте! — обратился Росанов к нему, тот обернулся и с любопытством уставился на Росанова. — Не давите на спинку. Я сейчас все устрою.