Вся ваша ненависть - [42]

– Угнетенных, – подсказывает папа.

– Да. Нас вечно обижают и при этом боятся больше всех. Поэтому правительство хотело прикрыть «Черных пантер»? Потому что боялось их?

– Ага, – кивает папа. – Ведь «Пантеры» учили народ и таким образом делали его сильнее. Хотя тактику вдохновения угнетенных изобрели задолго до них. Попробуй привести другой пример.

Ох, ну серьезно? И любит же папа заставлять меня думать… Сейчас на это уходит добрая секунда.

– Восстание рабов тысяча восемьсот тридцать первого года, – говорю я. – Нат Тернер[69] поддерживал и учил других рабов, что привело к одному из крупнейших рабских бунтов в истории.

– Верно. Все правильно, дочка, – признает он. – Ну так а какой ненавистью «пичкает детей» нынешнее общество?

– Расизмом?

– Давай-ка чуть поподробнее. Возьмем, к примеру, Халиля и его положение в обществе до смерти.

– Он торговал наркотиками. – Мне больно это произносить. – И, возможно, был членом банды.

– А почему он торговал наркотиками? Почему так много людей в нашем районе этим занимается?

Я вспоминаю, как Халиль сказал, что устал выбирать между электричеством и едой.

– Им нужны деньги, – говорю я. – А других способов заработать нету.

– Именно. Отсутствие возможностей, – кивает папа. – Бизнесмены Америки не инвестируют в наши общины, поэтому работы здесь нет, а нанимать нас к себе они не хотят, и плевать им на твой вшивый диплом с высокой колокольни. Обучение в здешних школах ни к черту, поэтому, когда твоя мама предложила перевести вас с братьями в Уильямсон, я согласился. В наших школах нет ресурсов для такой подготовки, как в Уильямсоне. В Садовом Перевале легче найти крэк, чем хорошую школу. – Он молчит, а потом продолжает: – А теперь задумайся: как наркотики вообще сюда попали? Речь ведь о многомиллиардной индустрии, малышка. Эта дрянь повсюду, но что-то я не вижу здесь никого, кто мог бы позволить себе личный самолет. А ты?

– И я.

– Вот именно. Наркотики поступают откуда-то издалека и разрушают нашу общину. Так и появляются люди вроде Бренды, которые считают, что наркота необходима для выживания, или Халиля, которые думают, что для выживания ее нужно продавать. Бренды мира сего не могут получить работу – для этого нужно завязать, но без работы не могут позволить себе лечение. А когда Халилей арестовывают за продажу, они либо проводят бóльшую часть жизни в тюрьме (еще одной многомиллионной индустрии), либо сначала с огромным трудом находят настоящую работу, а потом снова начинают толкать дурь. Вот какой ненавистью нас пичкают, малышка. Система изначально играет против нас. Именно об этом говорил Тупак.

– Я это понимаю, но Халилю ведь не обязательно было продавать наркотики. Ты же перестал.

– Это правда, но не стоит осуждать человека, не побывав в его шкуре. Начать гораздо проще, чем бросить, особенно в такой ситуации. Ладно, у меня к тебе есть еще один вопрос.

– Серьезно? – Черт, он уже достаточно покопался у меня в голове.

– Серьезно-серьезно, – пискляво передразнивает меня папа, но получается у него совсем не похоже. – Теперь, после всего услышанного, скажи мне, какое отношение к беспорядкам имеет высказывание Тупака?

Мне требуется минута на раздумье.

– Все расстроены, потому что копа не собираются судить, – говорю я. – А еще потому, что он не первый, кто совершил подобное и вышел сухим из воды. Это происходит уже давно, и люди продолжат бунтовать, пока ситуация не изменится. Выходит, государство по-прежнему пичкает народ ненавистью, и нас всех по-прежнему имеют.

Папа смеется и дает мне «пять».

– Вот это моя дочка! Следи за выражениями, но да, все так и есть. И пока положение дел не изменится, иметь будут всех. В этом суть. Нам нужны перемены.

От осознания правды, в горле у меня встает ком.

– Поэтому люди хотят высказаться, да? Потому что если мы будем молчать – ничего не изменится.

– Именно. Молчать нельзя.

– Значит, молчать нельзя и мне.

Папа замирает. Потом переводит на меня взгляд.

В его глазах читается сомнение. Я значу для него гораздо больше, чем сопротивление. Я его дочка и всегда ею буду. Если я отмолчусь, то останусь в безопасности, и он, конечно, этого хочет. Но происходящее сегодня важнее меня и даже важнее Халиля. Оно касается Нас – с большой буквы; всех Нас, кто выглядит как мы, чувствует то же, что и мы, и переживает эту боль с нами, хотя и не знает нас с Халилем лично. И Нам мое молчание не поможет.

Папа переводит взгляд на дорогу и кивает.

– Да. Молчать нельзя.

Дорога на оптовую базу – полнейший ад.

А там – куча народу с плохо управляемыми грузовыми тележками, набитыми до отвала.

Когда мы уезжаем, кажется, что сам Чернокожий Иисус вытащил меня из глубин преисподней. Зато папа все-таки купил мне мороженое.

Однако поездка на базу – это только первый этап. В магазине нужно разгрузиться, разложить все по полкам, а потом нам (читай – мне) обклеить ценниками все упаковки чипсов, печенья и конфет. Стоило подумать об этом до того, как я согласилась тусоваться с папой. Пока я тружусь, он оплачивает счета у себя в кабинете.

Я наклеиваю ценники на чипсы «Хот Фрайс», когда кто-то стучится в дверь.

– Мы закрыты, – кричу я не глядя. Знак же висит, читать, что ли, не умеют?