Вся проза в одном томе - [67]

__________

После встречи с ней я пошёл к профессору. Я ведь и должен был быть у него. Я не планировал обсуждать с ним то, что она рассказала мне. Просто хотел посмотреть ему в глаза и прислушаться к собственным ощущениям. Может быть, где-то в глубине души у меня ещё оставались сомнения. Я боялся и противился до конца признать, что всё было именно так, как рассказала мне Ксюша. Я ни секунды не сомневался в её словах. Но быть может, она перепутала что-то? Быть может, то был какой-то другой профессор?

Ему было семьдесят пять. Но казалось, уже все девяносто. Передо мной сидел дряхлый старик, который сам едва мог подняться и дойти до уборной. Такой уже не мог быть врагом, только другом. Такого при всём желании я не мог ненавидеть, хотя казалось, что должен бы. Но вместо ненависти я испытывал к нему только жалость. Мне было интересно, как он теперь относится к тому эпизоду. Мучается ли хоть немного совестью? Помнит ли вообще? Мне захотелось вдруг обсудить с ним это. Как-нибудь ненавязчиво, не слишком впрямую. Но казалось, лишь только заговорю с ним об этом — и он тут же умрёт.

— Как Вы себя чувствуете? — задал я традиционный вопрос.

Профессор махнул рукой.

— Поговорим лучше о твоей работе. Написал что-нибудь за эту неделю?

— Не написал ни слова.

— Почему? — удивился он.

— Всякие разные вещи происходят в жизни, — уклончиво ответил я.

— Ты пришёл просто навестить меня? Или ищешь выход из творческого кризиса?

— Скорее первый вариант.

— Что ж, это приятно. Как твой малыш?

— Недавно начал ходить.

— Прекрасно.

Я всегда легко общался с ним. Нам всегда было что обсудить. Но тут я вдруг почувствовал какую-то неестественную натянутость и неловкость. Словно мне совсем нечего было ему сказать, а нужно было ещё неопределённое время выискивать слова, чтобы как-то развлечь этого одинокого старика — какого-то чужого и незнакомого мне. Словно кто-то извне повесил на меня эту тягостную обязанность. И я понял, что рано или поздно всё равно заговорю с ним об этом, ибо нам не о чем больше с ним говорить. И как-то само собой вырвалось, прежде чем я сам понял, что говорю:

— Расскажите о Ксюше.

— О какой Ксюше?

— Которая Александра.

В моих словах не было ни тени осуждения. Я был совершенно спокоен. Будто спрашивал его о погоде за окном. Профессор вдруг оживился. Словно от одних воспоминаний моментально помолодел. Встал со своего кресла и прошёлся по комнате, опираясь на палку. Подошёл к окну и долго разглядывал лежащий на деревьях снег. Затем повернулся ко мне.

— Я могу задать тебе встречный вопрос?

— Попробуйте.

— Если ты спрашиваешь — значит всё уже знаешь. Если знаешь — значит она тебе рассказала. Если рассказала — значит вы с ней близки. Знает ли об этом твоя жена?

Тут я осёкся. Не ожидал от него такого вопроса. Потому что сам ещё не успел задать его себе. Хотя он казался элементарным и очевидным.

— Будете меня шантажировать?

— Нет, что ты. Просто намекаю, что все мы не без греха.

— Но ей уже не четырнадцать лет.

— А есть разница?

Он снова проковылял к своему креслу и сел.

— Конечно, разница есть, — ответил он сам себе. — Но она не столь принципиальна. Она не перекрывает сходства.

— И в чём же сходство?

— В тебе что-то вспыхнуло. Так что ты готов оставить семью и ребёнка ради неё. Значит, ты знаешь, каково это — когда не владеешь собой? Когда тобой управляет чувство?

— Тогда чем же Вы отличаетесь от маньяка, который не может не убивать?

— Ничем. А чем отличается от маньяка гений, творящий свои шедевры? В каждом из нас живёт маньяк. И в каждом из нас живёт гений. Вопрос лишь в том, кто из них раньше и мощнее проявится. А это не всегда зависит от нас.

— Так вот на чём стоит Ваша научная позиция. Вы оправдываете себя.

— А на чём стоит твоя позиция? Сама жизнь даёт тебе уникальную возможность доказать правоту своей теории.

— Тут дело не в теориях. Просто Ксюша — мой человек. Просто я полюбил её. Но это к делу не относится. Не пытайтесь перевести разговор на меня.

— Психоаналитик перестаёт быть таковым, когда сам становится пациентом. Невозможно анализировать самого себя. Это как делать себе операцию на сердце… Что ты хочешь от меня услышать?

— Она всю жизнь хотела понять. Теперь я хочу того же. Может, попытаетесь объяснить?

— Каждого мужчину в шестьдесят лет привлекают молоденькие.

— И это Ваше объяснение? Что ж, молоденькие. Но не четырнадцатилетние.

— Не будь бюрократом. Ты ведь психоаналитик, а не юрист. Ты же не думаешь, что как только человеку исполняется восемнадцать и он становится совершеннолетним по закону — в нём тут же что-то меняется? Что он сегодня ещё засыпает ребёнком, а завтра уже просыпается взрослым? Она была уже созревшая, готовая. У неё в восемь лет пошли месячные. Она выглядела на двадцать, а мыслила на все тридцать! И она сама это спровоцировала.

— Каким же образом?

— Ты ведь знаешь, как это бывает. В любовных отношениях несовершившееся иногда значит больше, чем совершившееся. Взгляды, жесты, повороты головы, лёгкий румянец на щеках — ничего конкретного, что можно было бы предъявить в суде. Но ты понимаешь: она не против, она готова и хочет этого, она не станет противиться, разве что показательно.