Вся проза в одном томе - [189]

— Что же такого ужасного Вы делали? Расскажите.

— Ну вот, например. Вы когда-нибудь делали «бомбочки» из воздушных шариков?

— Это как?

— Берёте шарик, надеваете его на кран и наполняете водой до отказа, так что он становится огромный, как мяч для фитнеса. Потом прочно завязываете — и получается «бомбочка». Бросаете её с большой высоты — и, ударившись о землю, она взрывается с грохотом и всё вокруг окатывает водой. Мы собирались у меня дома с подружками (я живу на девятом этаже), ждали прохожего и бросали «бомбочку» так, чтобы она бухнулась прямо у него перед носом. А сами сверху глядели, как прохожий подпрыгивает от испуга и оказывается с ног до головы облитый — глядели и хохотали до упаду!

Костя и сам едва сдерживал смех.

— Соня, Вы и правда считаете это настолько ужасным преступлением? Что ж здесь такого непростительного? Это же обычные детские шалости!

— Но ведь это только начало! Не перебивайте, послушайте! У нас в школе был один очень старенький учитель. Он часто давал детям задание и выходил в туалет во время урока. Шёл он медленно, а идти надо было через весь коридор. Мы засекли время, за которое он доходит до туалета. Хоть и девчонки — а не побрезговали зайти в мужской туалет. Надели шарик на кран, закрепили его хорошенько, открыли воду и спрятались за углом…

Костя уже не сдерживался и хохотал во весь голос.

— Соня, Вы уморительны, ей-богу! И что же, Вас наказали? Созвали педсовет по вопросу Вашего исключения?

— Что Вы, Константин, мы были столь искусны в этих, как Вы сказали, «шалостях», что нас никогда на них не ловили! Мы издевались над учителями, как хотели, а они считали нас лучшими в классе! И одноклассники страдали от наших шуточек не меньше. Однажды выскребла я мороженое из вафельного стаканчика, а сам стаканчик оставила. Налила в него всякой бытовой химии — шампуня, зубной пасты, геля для душа, жидкого мыла, даже маминых духов — и поставила в морозилку. Утром получилось нечто, по виду и запаху напоминавшее клубничное мороженое. Я принесла его в школу и угощала им одноклассниц. Они облизывали и даже откусывали кусочки, а потом с перекошенными лицами бежали в туалет плеваться.

У Кости заслезились глаза от смеха.

— Ещё была у нас девочка с ДЦП по фамилии Болшева. Мы звали её просто Бол. Она передвигалась с трудом. Ноги «иксом» — колени сдвинуты, а стопы врозь. Мы постоянно глумились над ней, сочиняли издевательские стишки:

Иксоногий Бол

На урок пришёл.

Она шла в уборную, а мы кричали ей вслед:

Иксоногий Бол

пописать пошёл.

Училась она плохо. Получала очередную «двойку» — а мы ей:

Иксоногий Бол

контрольную запорол.

Как-то стал один мальчик её защищать — а мы им вслед:

Иксоногий Бол

Подружку нашёл.

Иногда она от наших издевательств ревела белугой, а мы смеялись:

Иксоногий Бол

Соплями изошёл.

Костя начал кашлять и задыхаться.

— Ещё был у нас один парень, зачуханный такой, очкастый — типичный «ботаник». Родители строгие, отец поколачивал ремнём за каждую «двойку». А «двойки» он получал частенько, потому что никак не мог учить наизусть стихи. Ну не получалось у него! А по литературе училка злющая. И вот, как-то я обещала помочь ему. Сидела я так, что он, стоя у доски, мог меня видеть, а училка не видела. Вот я и написала ему на бумажке большими буквами стих, который надо было прочесть:

Однажды, в студёную зимнюю пору,

Я из лесу вышел, был сильный понос…

Он, разумеется, так и прочёл. Класс взорвался хохотом, «ботаник» стоял красный, как рак, а училка, конечно, решила, что он это нарочно. Отчитывала его перед всеми минут десять подряд, до слёз довела, «двойку» влепила, обещала отцу позвонить и всё рассказать.

Костя сполз со своего кресла и катался по полу от смеха.

— Соня, я больше не могу, перестаньте!

— Но больше всех, — продолжала девушка как ни в чём не бывало, — больше всех страдали от нас соседские бабушки. Знаете, есть такие петарды в форме мелков, которые зажигаются, как спички, о спичечный коробок, отбрасываются подальше и дают громкий хлопок. А во дворе у нас забор, и между секциями у него полые железные трубки. Если бросить туда петарду — звук получается оглушительный. А рядом вечно сидят на лавочке старушки. Мы бросали петарду, прятались за деревом, затыкали уши и смотрели, как бедные бабушки вздрагивают и крестятся.

Костя уже не мог смеяться, он просто лежал на полу, постанывая.

— Но и это не самое страшное! Я живу недалеко от железнодорожной станции. Летом форточки в электричках открыты. Мы с подружками наряжались под восточных женщин, закутывались в платки, как в хиджабы, так что нас было не узнать. Утром вагоны забивались до отказа. Мы брали большую сумку, наполняли тряпками, закидывали в вагон, кричали «Аллах акбар!» и убегали.

У Кости открылось второе дыхание, и он снова схватился за живот от хохота.

— Одна из нас, конечно, была в вагоне. Снимала на телефон, как пассажиры визжат от страха и разбегаются. А заодно хватала сумку с тряпьём и выбегала, пока электричка не тронулась. Потом мы много раз пересматривали запись и хохотали, восхищаясь собой.

— Соня, я понимаю, почему Ваша мама хочет, чтобы Вы стали прежней, — сказал Костя, с трудом забираясь обратно в кресло. — Я и сам уже мечтаю познакомиться с той Соней, что Вы мне сейчас описали. Вы же были настоящей сорвиголовой!