Вся проза в одном томе - [149]
И ничего, что один номер слетел. Такое бывает, вероятно, на каждом концерте. Недаром же я предусмотрительно запасся Орликовым — загодя пригласил больше участников, чем было нужно. У нас ещё предостаточно музыки, чтобы доставить нашим слушателям истинное наслаждение! «„Новые мейстерзингеры“ ещё найдут, чем удивить свою публику!»
— Знаете что, друзья! — сказал на кухне Кирилл. — Думаю, вы меня поймёте и согласитесь. Пусть в зале тысячи людей аплодируют тебе стоя — это не главное и не самое приятное в нашем искусстве. Но когда есть один, всего один единственный слушатель — «свой» слушатель, который понимает твою музыку так тонко, как не понимает больше никто — вот это истинное счастье всякого музыканта!
— Это точно! — согласился Захар. — Когда один человек после концерта подходит к тебе и говорит: «Ваша музыка проникла так глубоко в моё сердце, что навсегда изменила меня» — это дороже всех оваций и букетов!
— Верно, пацаны! — поддержала их Изольда. — Вот и в кино так же: один понимающий зритель — и многомиллионный бюджет оправдан!
— Эх, друзья! Эх, Изольдушка моя милая! — вздыхал Истомин, наливая всем чаю. — Великое дело делаете! Да благословит вас Господь!
— Надеюсь, и сегодня у каждого из вас найдётся «свой» слушатель, — пожелал друзьям Пантелей. — И надеюсь, этот концерт — не последний.
Пробило без десяти семь. Пан глядел на дверь, отделявшую кухню (их своеобразное закулисье) от зала и представлял себе, как там уже собираются люди. Велик был соблазн заглянуть одним глазком, что там творится — но наш герой предпочёл сделать себе приятный сюрприз. Он прогонял про себя речи, которые собирался прочесть. Планировался конферанс в духе Маркича — с шутками, пошлостями, вопросами к залу — дабы сразу разрушить стереотипное представление об академическом концерте.
Тут пришёл Ипполит. Он был до смешного долговязый и тощий, как фонарный столб. Ещё худее Кирилла. С маленькой головой и женственно-тонкими ручками. Скрипку из рук не выпускал ни на секунду. Она шла ему так, будто он с ней родился. Казалось, он с ней и спит, и в бане моется. Инструмент непрерывно висел у него на шее, словно приклеенный, и Ипполит без устали на нём что-то наигрывал — иногда громко, иногда беззвучно перебирая пальцами.
— З-з-здрасьте, здрасьте! — поприветствовал он всех.
Парень сильно заикался. К тому же голос у него был высокий и звонкий, как у девочки.
— Я н-н-не опоздал? Когда н-н-начинаем?
Пан представил ему всех. Ипполит уже заочно был знако́м с Кириллом и Изольдой. Известие, что Захар учится в консерватории, пробудило в нём особый пиетет. Но самое интересное началось, когда Пан дошёл до старика-ветерана. Сейчас даже смешно вспоминать, из-за какой чепухи случился тот глупейший конфликт. Пану всего лишь захотелось представить деда так же торжественно, как тот представился давеча сам. Номер бригады, дивизии, армии и число ранений Пан, конечно, не помнил. Поэтому сказал то, что сказал.
— А это — хозяин дома, любезно предоставивший нам зал — ветеран Великой Отечественной войны, многократно раненый и немало крови проливший за спасение нашей великой Родины, заслуженно награждённый многочисленными орденами и медалями, что ты видишь у него на груди — господин Истомин Яков Ильич.
Казалось бы — на что тут обижаться? Но дед, пожав руку Ипполиту, неожиданно произнёс то, что Пантелей вроде бы уже где-то слышал:
— Господ всех упразднили в семнадцатом году, молодой человек. Ко мне, раз уж на то пошло, попрошу обращаться товарищ Истомин.
И надо же было Пану ответить на это такой же шуткой, какой он ответил некогда старшему лейтенанту:
— Товарищей, Яков Ильич, упразднили в девяносто первом году. Так что Вас, раз уж на то пошло, буду называть гражданин Истомин.
Все засмеялись, потому что не было в его интонации ни капли издёвки или даже малейшего непочтения. Но старик вдруг напрягся.
— Вы так не шутите, молодой человек! Не забывайте, что вы тут гости и я в любой момент могу выгнать вас отсюда взашей и более не пускать! Зал этот мне принадлежит и предоставлен вам по доброте душевной бесплатно — так что извольте убеждения мои уважать!
— Да что Вы, Яков Ильич! — удивился Пан. — Я уважаю Ваши убеждения и преклоняюсь перед Вашими подвигами! Ну извините, сморозил ерунду. Не берите в голову!
Но старик, очевидно, увлёкся:
— Я эту вашу перестройку, этого вашего Горбачёва, а тем более Ельцина — в гробу видал! Так и знайте! Всё, что мы целый век строили — всё гады про́пили!
— Яков Ильич! Успокойтесь! — заныла Изольда.
— Да, Яков Ильич! — присоединился к ней Хом. — Давайте не будем портить такой прекрасный вечер разговорами о политике!
— П-п-политику не л-л-люблю! — вставил Ипполит.
Но старик не унимался:
— Я вам ещё и настроение поломал? А сама-то, Изольдушка, сиськами трясла вчера перед всеми! Думал, забуду, посмотрю на это сквозь пальцы — ан нет! С такими предъявами — выскажу всё! Это кто ж мог представить такое в моё-то время! Вот я деду твоему расскажу — пусть тебя выпорет!
— А где Орликов? Что-то он запаздывает, — постарался Пан сменить тему.
Орликова и правда не было, хотя на часах было уже без пяти.
Доминик Татарка принадлежит к числу видных прозаиков социалистической Чехословакии. Роман «Республика попов», вышедший в 1948 году и выдержавший несколько изданий в Чехословакии и за ее рубежами, занимает ключевое положение в его творчестве. Роман в основе своей автобиографичен. В жизненном опыте главного героя, молодого учителя гимназии Томаша Менкины, отчетливо угадывается опыт самого Татарки. Подобно Томашу, он тоже был преподавателем-словесником «в маленьком провинциальном городке с двадцатью тысячаси жителей».
Сначала мы живем. Затем мы умираем. А что потом, неужели все по новой? А что, если у нас не одна попытка прожить жизнь, а десять тысяч? Десять тысяч попыток, чтобы понять, как же на самом деле жить правильно, постичь мудрость и стать совершенством. У Майло уже было 9995 шансов, и осталось всего пять, чтобы заслужить свое место в бесконечности вселенной. Но все, чего хочет Майло, – навсегда упасть в объятия Смерти (соблазнительной и длинноволосой). Или Сюзи, как он ее называет. Представляете, Смерть является причиной для жизни? И у Майло получится добиться своего, если он разгадает великую космическую головоломку.
ДРУГОЕ ДЕТСТВО — роман о гомосексуальном подростке, взрослеющем в условиях непонимания близких, одиночества и невозможности поделиться с кем бы то ни было своими переживаниями. Мы наблюдаем за формированием его характера, начиная с восьмилетнего возраста и заканчивая выпускным классом. Трудности взаимоотношений с матерью и друзьями, первая любовь — обычные подростковые проблемы осложняются его непохожестью на других. Ему придется многим пожертвовать, прежде чем получится вырваться из узкого ленинградского социума к другой жизни, в которой есть надежда на понимание.
В подборке рассказов в журнале "Иностранная литература" популяризатор математики Мартин Гарднер, известный также как автор фантастических рассказов о профессоре Сляпенарском, предстает мастером короткой реалистической прозы, пронизанной тонким юмором и гуманизмом.
…Я не помню, что там были за хорошие новости. А вот плохие оказались действительно плохими. Я умирал от чего-то — от этого еще никто и никогда не умирал. Я умирал от чего-то абсолютно, фантастически нового…Совершенно обычный постмодернистский гражданин Стив (имя вымышленное) — бывший муж, несостоятельный отец и автор бессмертного лозунга «Как тебе понравилось завтра?» — может умирать от скуки. Такова реакция на информационный век. Гуру-садист Центра Внеконфессионального Восстановления и Искупления считает иначе.
Сана Валиулина родилась в Таллинне (1964), закончила МГУ, с 1989 года живет в Амстердаме. Автор книг на голландском – автобиографического романа «Крест» (2000), сборника повестей «Ниоткуда с любовью», романа «Дидар и Фарук» (2006), номинированного на литературную премию «Libris» и переведенного на немецкий, и романа «Сто лет уюта» (2009). Новый роман «Не боюсь Синей Бороды» (2015) был написан одновременно по-голландски и по-русски. Вышедший в 2016-м сборник эссе «Зимние ливни» был удостоен престижной литературной премии «Jan Hanlo Essayprijs». Роман «Не боюсь Синей Бороды» – о поколении «детей Брежнева», чье детство и взросление пришлось на эпоху застоя, – сшит из четырех пространств, четырех времен.