Вся проза в одном томе - [147]

Учителя нас за это постоянно ругали. Были мы на правах деклассированного элемента — типа главные хулиганы в школе. Учились хреново — а Рома, как водится, отличником был. Вот у него все и списывали, хотел он этого или нет. И наглости в этом деле не занимали. Помню, звоню я ему как-то поздним вечером в лютый мороз и говорю: «Приходи-ка ты, дорогой, с тетрадкой ко мне, а то на улице холодно и мне одеваться лень. А не придёшь — завтра устроим тебе рагнарёк!» Так и побрёл он ко мне через весь город в метель, чтобы дать списать. А вместо благодарности ещё и по шее от меня схлопотал за то, что шёл долго.

Чувствовал я свою вину за это дело немалую. Но в те годы ещё не шибко на эти темы задумывался. Были вещи и поважнее — компанейский дух, авторитет в банде, уважение сверстников, любовь девочек. Помню, влюбился как-то Кендыш в одну нашу красотку. Бегал за ней целый месяц с цветами, провожал, записочки передавал. А я возьми да и закадри её в два счёта — и посмеялся над ним вместе с ней. Долго он после этого в школе не появлялся — видно, переживал нехило. А учителя нам за это разнос устроили — дескать, погубим мы парня совсем, да совести у нас, сволочей, отродясь не бывало.

Но самое страшное случилось под конец моего пребывания в той школе. Как-то раз узнаём мы, что Рому машина сбила и лежит он в реанимации. Вся школа об этом трепалась. Долго мы его не видели и не знали ничего толком. Но по слухам чуть не всю морду ему расквасило о лобовое стекло. Даже и не знали, вернётся ли он в класс и выживет ли вообще. Но вскоре сообщили, что аквалангист наш идёт на поправку и не сегодня завтра вернётся.

Оказалось, Кендыш лишился правого глаза. Вроде как напоролся им на осколок. Поставили ему вместо потерянного глаза искусственный. С виду как настоящий — да только зрачок его вместе с левым не поворачивался, как у нормальных людей, а на месте стоял. Проще говоря, косил он страшно. О дизайне тогда никто слыхом не слыхивал — и очки у Ромы были обыкновенные советские — огромные и толстые, как у вашего Просняка. Вкупе с ними стеклянный глаз придавал Кендышу какой-то особенно жалкий и комичный вид. Он стал ещё больше похож на аквалангиста, чем ещё больше соблазнял над собой стебаться.

Вот только учителя́ обещали нам всем позорный провал на выпускных экзаменах, ежели посмеем его хоть пальцем тронуть. Банда моя вроде и согласна была его больше не стращать. Как-никак парень калекой стал — уважать надо. Мы хоть и дураки были — но всё ж какие-то ценности имели. Обижать убогого — это уж совсем низко. Даже девушка, что я увёл у него, пожалела бывшего ухажёра — сказала, бросит меня, если посмею задирать бедного Ромика.

Но чуяло сердце моё, соблазн непреодолим. Да и девица та уже мне наскучила. Смотрят на меня ребята и ждут, когда же я — их бессменный лидер — поведу их в очередной поход против Кендыша. Чтобы свалить на меня всю ответственность — как я понимаю это теперь. А я в свою очередь считал виновными их, ибо решение моё, как всегда, отвечало их пожеланиям.

Однажды подкараулили мы Ромика за школой — и давай шпынять. Окружили его, пальцами тыкаем, аквалангистом кличем — а сами ржём. Перебрасываем его от одного к другому, по башке постукиваем — и хохочем. Один портфель отобрал, другой — кепку, третий — очки. Прыгает паренёк, очки достать пытается — а мы передаём их друг другу. Вот Кендыш и заревел белугой. Прибегает на его крик наша классная — и давай нам мораль читать: «Как вам не стыдно! Да нет, вам, конечно же, не стыдно, ведь у вас нет совести!» А я стою — и мне реально стыдно. Да так стыдно, что хоть сквозь землю провались!

Угрозы-то учителя́ в жизнь не претворили, и школу мы все благополучно закончили. А вот Рома после того совсем пропал. И вновь слухи поползли о том, куда же он подевался. Вплоть до того, что довели мы его до самоубийства. Через то смотрели на нас, как на отбросы общества. А я так и сгорал от стыда, понимая, что это заслуженно. И мучило меня это так, что хоть сам вены режь! Да только признаться в том я никому не решался до этого самого дня.

С тех пор и скитаюсь я по родной земле. И всю жизнь не покидает меня мысль о трёх людях: о том священнике, что отговаривал мою мать от аборта; о той врачихе, что этот аборт не сделала; и о Кендыше, перед которым я виноват по гроб жизни. И давно уже смирился я с мыслью, что всех троих мне никогда уже не найти и не повстречать в этой жизни. Но хотя бы для себя, для своей совести (чтобы хоть самому себе доказать, что она у меня есть) — я просто обязан сделать что-то полезное для общества, дабы искупить свою вину (не перед Кендышем — так хоть перед Богом) и оправдать чудо моего рождения!

Не для того ли случились все эти чудесные встречи, Длань Провидения в которых ощутима и неприкрыта — моя встреча с Борей (в результате чего я познакомился со всеми вами) и моя встреча с Изольдой (в результате чего у нас есть теперь этот зал)? Так давайте же выпьем, друзья, за то, чтобы завтра с вашей помощью мне удалось наконец совершить нечто доброе и прекрасное и хоть что-нибудь в этом мире изменить к лучшему!