Вся моя жизнь - [6]

Прикоснулся к сердцу моему.

«Как ни странно: где-то есть еще Париж…»

Как ни странно: где-то есть еще Париж

И где-то океан качает пароходы…

А ты на избы низкие глядишь,

Под тающим закатным небосводом.

Несешь в охапке ты полынь и лебеду,

И в горле у тебя звенит веселье,

Теленок у тебя на поводу,

И маленькие ноги огрубели.

Идешь, а за спиною шепчет лес,

И все смуглее под загаром кожа,

И все-таки на сказочных принцесс

Ты, как сестренка младшая, похожа.

Звенит в подойке струйкой молоко,

И пахнет вечер яблоком и мятой.

Телега где-то едет далеко,

За чащей леса, темной и мохнатой.

Вот весь твой мир. Ты радостно глядишь

На озера синеющую воду.

А где-то есть еще и Вена, и Париж,

И океан качает пароходы.

«Я жизнь живу, как сон, простой и давний…»

Я жизнь живу, как сон, простой и давний,

Вдали от сутолоки и больших дорог,

В избушке маленькой, где голубые ставни,

Где гулок стук босых ребячьих ног.

Вот и моя веселая принцесса,

В царапинах, босая, как они,

И пахнут рожью, молоком и лесом

Ее пронизанные солнцем дни.

И дни проходят радостно и мудро

Под тихий смех, под чинный говорок.

Дурманит медом медленное утро,

А сонный вечер зелен и широк.

Но все не так — как в наши дни былые.

И если хочешь — чудом назови:

Я приобщилась к счастью здесь впервые —

Без жажды, без желаний, без любви.

Первый год второй мировой войны

Пусть розовеют на каштанах почки

И вновь весною бредит каждый куст,

Мы не напишем для весны ни строчки,

Весь дальний мир так напряжен и пуст.

Еще спокойно дремлют, полустанки

И теплый ветер шепчет о весне,

А где-то с ревом выползают танки

Как звери допотопные в огне.

Уже тяжелый самолетов рокот —

Грозою дальней — ближе и слышней,

И небо расступается широко

Пред стаей смертоносных журавлей.

Мы под звериной маской спрячем души,

Как лица — в странные и жуткие мешки,

И нас не газ, а страшный взрыв задушит

Совсем нечеловеческой тоски,

Чтоб задыхаясь, корчась, умирая,

Не крикнуть миру — для чего пришли,

И не шепнуть, что жизнь — совсем другая

И что лицо другое у земли.

Возвращенье

Сохли невнятные губы и тяжелели ресницы.

Билось огромное сердце злым трепещущим комом.

Дни проходили мимо, пряча тревожно лица.

Боль разрасталась и гасла в ночи незнакомой.

Жизнь уходила. Скудели и таяли звуки.

Все вырастала огромная тяжесть ресниц.

Смерть подходила вплотную. Жала бессильные руки

И заслоняла собою настойчивый шприц.

Остановились года. Время звеня раскололось.

В комнатах настороженных скрипнула дальняя дверь.

Вскрикнул — по-птичьи — ребячий, радостный голос.

Тихо качнулась и вышла из комнаты смерть.

Жизнь возвращалась, как в окна весенняя свежесть —

Детской улыбкой, сиренью и первым дождем.

Как мне привыкнуть? Где уместить мне всю нежность?

Как удержать эту радость в бессильи моем?..

«Стихов мы начитались допьяна…»

Стихов мы начитались допьяна,

И вечер — теплый, ветренный, осенний

Так зло дурманит шепотом и пеньем

И тает золотом за тишиной окна.

Мы завистью больны от звона строк чужих,

Но муза нищая к нам больше не стучится,

И больно ранит белая страница,

Когда безмолвствует мертворожденный стих.

В оккупации

Какой-то страшный мир и жизнь — на волоске.

А ты — живешь. Ты движешься. Ты дышишь.

Все так же паровоз кричит в тоске,

Все так же снег отягощает крыши,

И детский плач томит издалека.

Как страшны человеческие лица!

Безумие и злоба, и тоска,

И смерть над ними тяжкой черной птицей.

Остановись. Постой. Идет рассвет…

Туманное стекло беззвучно плачет.

Идет рассвет. А человека — нет.

И человек здесь ничего не значит.

Зарылись души в каменной тоске,

И рвется стон, все выше, выше, выше!

И страх растет. И жизнь — на волоске…

И кажется виной, что ты — живешь.

И движешься…

И — дышишь…

Зов

Я не знаю, звал ли кто меня…

в мягкой зыби сердца тонет, тонет.

Не согреть его мне у огня,

Не согреть в тепле твоих ладоней.

Ясный вечер. Комнат теплый свет.

Тишина. Чуть дрогнут половицы.

Нету слез. И жажды больше нет.

Грудь пуста, и тяжелы ресницы.

Эту тихую предпраздничную грусть

В первый раз всем сердцем ощущаю.

Дверь раскрылась. Кто-то входит. — Пусть.

Может быть, за мною. — Я не знаю.

Из воспоминаний

Июнь кукушками речист.

Под небом ясным и просторным

Лесы прозрачен легкий свист

Над рябью радужной озерной;

Там легкий говорок несет

К нам ветер с берегов веселых.

Полощут девушки белье,

Повыше подоткнув подолы.

Я вспомню неба вышину,

Рыб серебристое смятенье,

Всю эту светлую страну

Земного сочного цветенья,

В тоске по ласковым холмам,

Где так же радостно и звонко

Уводит песнь по берегам

Задорный голос пастушонка.

Безголосая

Уж не радует осени щедрое золото

Над покоем канала, над мертвой листвой.

Точно вилами сердце нещадно исколото

Человечьей жестокостью, нищей и злой.

И душа, обессилев, недаром без голоса,

От страданья сомкнулся заплаканный рот,

Над водой разметала в бессилии волосы,

Наклоняется вниз и не дышит и ждет.

О Психея, проснись! Как нежданно, негаданно

Наша жизнь в роковом перепуталась сне!

Курит осень туманом и болью, и ладаном,

Растекается пятнами вечер в окне.

Неужели никто не спасет, не помилует,

К безголосой тебе не опустит лица?..

Неужели не вырвется птица бескрылая,

Неужели останется боль без конца?..

Но уже опускаются медленно руки,

И в глубины засохшие, в сон водяной

Ты роняешь, как четки, от дрожи и муки