Вся моя жизнь - [4]

Ты стоишь за шлагбаумом и машешь рукою

Сквозь пронизанный дрожью предутренний час.

Поднимается боль, и уже ты не скроешь

Паутину морщин у заплаканных глаз.

Ожиданье растет, вырастая в огромный

Всеобъемлющий шум. И я знаю, ты ждешь,

Что в такое же утро (ты знаешь? ты помнишь?)

Под весенним дождем, сквозь прохладную дрожь,

Ты со мной возвратишься в покинутость комнат

И в бессилии навзничь, как я, упадешь.

(8.6.1933 «Скит». II. 1934)

ОПЕРАЦИЯ

Бил эфир в виски. Тугое тело

Синеватым паром истекло.

Молчаливый ангел в маске белой

Небо втиснул в тонкое стекло.

И звенела сталь на полках шкапа

Остриями неотлитых пуль.

Падали густые капли на пол

И перебивали редкий пульс.

И никто не видел и не слышал,

Как, взлетев эфирным холодком,

Сердце дерзким голубем на крышу

Опустилось звонко и легко.

И, остановив часы и годы,

Перепутав месяцы и дни,

Сквозь небес полуденную воду

Проступали звездные огни.

Шли удары тяжело и редко,

Голубиный перебив полет:

Это смерть в грудной огромной клетке

Пробивалась медленно сквозь лед.

А когда тяжелые ресницы

Проломили звездную дугу,

Жизнь пришла со злым укусом шприца,

С горьким жаром искривленных губ.

(Прага, 1932 «Скит». I. 1933)

Нелюбимым («От нежности тяжелой не уснуть…»)

От нежности тяжелой не уснуть

Всю ночь. Не думать и не ждать рассвета.

Пусть молодость еще одну весну

Встречает звонким, исступленным цветом.

Мы не услышим, мы еще пьяны

Разлуки изнуряющим дурманом,

И голос искупающей весны

Взывает поздно (или слишком рано?).

Спокоен сон неполюбивших нас.

Мы промолчим. Не назовем их даже.

Мы скроем пустоту бесслезных глаз

И душ самодовлеющую тяжесть.

И будет ночь пустынна, как всегда,

На сквозняке больших бессонных комнат,

Когда любовь нахлынет — как вода

И нас утопит в нежности огромной.

(«Современные записки». 1934. Т. 56)

«Коснулась дрема моего плеча…»

Коснулась дрема моего плеча,

И сразу стало просто и понятно,

Зачем из ночи выплыла свеча,

Роняя розовые пятна.

От звона колоколен за окном

Торжественнее будет сердце биться,

Когда слова низринутся дождем

На распростертую страницу.

От губ сухих и от тяжелых рук

Ты — далеко, и мне тебя не надо,

Ты — как в тумане уходящий звук,

Как предзакатная прохлада.

И мой уход торжественен и прост,

— Уже легки, по новому, колени. —

Я знаю, ты принес мне ворох звезд

В тепличной свежести сирени.

(Прага, 1935 «Скит». III. 1935)

БЕГСТВО

В стекле морозном вечер и поля

И телеграфа пелена тугая,

И звонкая текучая земля

Крутыми верстами по шпалам убегает.

Как от бессонной ночи голова

Легка, а вкус тяжел и горек!..

На полустанках — гулкие слова.

На станциях — обыденное горе.

Цыганскую дешевую тоску

Не заглушить стихом простым и строгим.

Гитарный лад, малиновый лоскут

И тень моя на взвихренной дороге.

Не проскользнут по мерзлому окну

Вокзальных бликов мутные зарницы.

Не убежишь! Я рук не разомкну…

Я только молча опущу ресницы,

Чтобы не вздрогнуть и не закричать

От счастья и от ужаса — как дети, —

Когда коснешься моего плеча

Ты, возвратившись завтра, на рассвете.

(1935)

Больному отцу на чужбине

Ночь и день сменяются украдкой,

Ночь и день, как капли на стекле.

Не уйдешь от скучного порядка,

Не уйдешь от скуки на земле.

Утомленным, воспаленным взглядом

Звезд растущих ты не разглядишь;

Голоса и четкий шепот рядом

Точат изнывающую тишь.

И усталость мутная, большая

Заслоняет время впереди.

Только сны яснее вырастают,

Как взволнованная боль в груди.

Так нисходит радость человечья

— Даже словом ты ее не тронь —

На твои опущенные плечи,

На твою бессильную ладонь.

1935–1949

ИСЦЕЛЕНИЕ

Мы забываем о грусти.

Наши мысли легки

У лиловатого устья

Многоводной реки.

Дальше закинем лёсы

С мягких песчаных круч.

В небе пройдут колеса

Круглых и четких туч.

Вести летят из залива

В шелесте птичьих стай.

Мы охраняем ревниво

Берега светлый край.

Где-то были печали,

Слезы ели глаза.

Где-то мы умирали

Тысячу лет назад.

Тысяча километров

В легкий легла пролет.

Чтоб приморского ветра

Свежий встретить приход.

Канули старые страны,

Брошена жизнь на слом.

Мы исцеляем раны

Новым живым теплом.

(«Меч». 5–7.1.1937)

В Риге («Я — случайная гостья в веселой студеной стране…»)

Я — случайная гостья в веселой студеной стране.

Осыпаются ровные дни голубым снегопадом.

Рассыпается ночь в переливчивом звоне саней.

Поцелуй на морозе, и сторожа крик за оградой.

Цепенеют и кружатся мысли в веселом снегу.

Это было когда-то. И так же белеют равнины.

Церкви купол из ваты и дрожь застывающих губ.

Мягкий скрип половиц и трескучая печка в гостиной.

Это — то же, что детские звонкие сны до утра,

Окон белый узор. Перекличка пронзительных галок.

Если это и сон, — все равно: это было вчера.

Счастье, здравствуй! — Я здесь, и тебя я узнала…

(Рига, декабрь 1937 «Русские записки». 1938. № 11)

Актриса

Огромный занавес упал,

И было просто воскресенье

От темноты зловещих зал.

От неизбежного смятенья.

Тебе твой облик возвращен

Твоим опять знакомым смехом,

И только душен гулкий звон

И плеск привычного успеха.

От взглядов, обжигавших зря,

Еще колени тяжелеют,

И ты кулис проходишь ряд

В дыханьи полотна и клея.

И вот опять спокоен мир,

Мир, от которого бежала,

С нетерпеливыми людьми,

С землей и небом — без начала.

И неожиданно поймешь

Для всех незримо и невнятно,

Когда в последний раз сотрешь

С лица запудренные пятна,