Встретимся на высоте - [12]

— Степан, поворачивай лошадь! Мешок рассыплют!

— Тащите его на землю. Самого на землю! — разворачивая лошадь, командовал Степка башкирам.

Кузьма, лишь только завидев башкир, огрел кнутом Чалого, отъехал на расстояние и ждал. Пока Степка разворачивал лошадь, как ни отбивался Демьян, башкиры стащили его на дорогу.

— Лад-на… пока ваша взяла… — Демьян неуклюже поднялся с мокрого снега и едва сдерживался в бешеной злобе, чтобы не броситься на Мазунина. — Ты… выкормыш… за все ответишь.

— Это вам теперь отвечать. Ни вы, ни Кузьма не отвертитесь. Милиция за тысячу верст найдет, — дав возможность Степке и башкирам отъехать на расстояние, Мазунин повернулся и пошел в Чадновку.

— Пес подзаборный. В деревню не возвертайся! — шагая в ожидании лошади вслед за Мазуниным, кричал, задыхаясь в бессильной ярости, Харин. — Голову оторвем!

* * *

На другой день емашинцы сходили еще по разу на станцию по холодку и засобирались домой, Тимофей тоже отпросился у Школиной. За всю прошедшую зиму и весну это был первый его выходной.

До Тауша он шел со своими. В полях дорогу совсем развезло. Емашинцы решили, не заходя в село, пройти прямой зимней дорогой, по ельникам и березникам. Тимофею же нужно было повидать в волостном Совете председателя и фельдшера на приемном пункте. Уже который день его беспокоил зуб. Теперь же, после мокрой, бессонной ночи, с зубом не было, казалось, никакого сладу. Даже курево не помогало.

На улицах обычно оживленного волостного села не видно было ни подвод, ни людей. В грязных после зимы дворах не мычала скотина. Только на церковной площади, напротив волсовета, понуро стояла привязанная к коновязи красная лошадь да три бабы суетились около тесового коммунального дома.

Тимофей, уладив свои дела, прежде чем отправиться дальше, постоял на площади, наблюдая за бабами. Он любил это время, когда хозяйки, с приходом весны, начинали хлопотать по дому: выставляли вторые рамы, мыли стекла, потолки, стены. Дома, сияя промытыми окнами, точно живые, свежим, помолодевшим взглядом смотрели на мир, на то, как весна, шумно и радостно бурля снеговыми ручьями, смывала из дворов и с дорог солому, навоз, разный мусор, резвым верховым ветром разгоняла с неба грязные тучи, спешила, как радивая хозяйка, обрядить землю, расстелить среди улиц и дворов зеленые, густые ковры травы.

Домой из волостного села Мазунин отправился зимней лесной дорогой. От лекарства, которое положил местный фельдшер на больной зуб, ломота утихла и во рту приятно холодило. Весенняя свежесть леса развеяла усталость от бессонной ночи. Шагая по знакомым еланям, Тимофей приободрился, прибавил шаг. Казалось, ноги сами несли его навстречу родным местам, где в будущем его ждало общее для народа дело, а сегодня встреча с земляками, захватывающие душу разговоры о новой жизни и истопленная Степкой баня.

Он думал о коммуне и мысленно намечал, где построят они большой коммунальный дом. Возможно, за школой, посреди обширной поляны. Обсадят школьный просторный двор молодыми тополями. И наберут в земле силу, поднимутся к небу, могуче зашумят коммунальные тополя, ровесники нового быта.

Шагая по голому весеннему лесу, Мазунин рисовал, каким будет его первый родной дом. Такой же, как в Тауше, обшитый тесом, высокий. Широкие окна его будут смотреть прямо в их общее хлебное поле и на школьную площадь. Над тесовой крышей протянутся телефонные провода и свяжут его с волсоветом, со всем новым бурлящим, неистовым миром. А работать он будет, как и прежде, на мельнице. Тимофей представил, как к пруду со всех сторон, от деревни, от Больших, Малых и Ключевских хуторов, полевыми и лесными проселками катят, гремя колесами, конные подводы с пшеницей и рожью.

Кончится на мельнице постылая тишина, заплещет вода в бревенчатом стоке, снова каменно застучат жернова, захрумкают траву и запохрапывают распряженные кони, запахнет свежим помолом. А на берегу пруда, точно огнеперые птицы, захлопают костры огромными рыжими крыльями, будут всю ночь щедро и жарко сыпать в темное небо снопы искр. И он, Тимка, разгоряченный и потный от работы, вместе с приезжими мужиками будет носиться между телег, таскать белые, наполненные молодой пшеницей и рожью мешки.

В еловом лесу, на свертке к Большим хуторам, его встретил Кузьма Долгий.

— В волости хочу подковами разживиться. Совсем обезножел Чалый, — обычной скороговоркой, словно и не было вчерашней ночи, затараторил Кузьма. — Ты не серчай, Митрич, на нас шибко-то. Обидно, вишь, стало. Мы пашеницу лонись сдавали, а тут глядим — с мешками всем миром прут. И басурмане волокутся туда же, проклятые… Ну, не стерпело сердце…

— Запутался ты, дядя Кузьма, — ловя бегающий, встревоженный взгляд Поздеева, сказал ломким баском Мазунин. — Кулаков меньше слушать надо.

— Вот Степка мне то же бает. Ну, ты поспешай. Баня давно поспела. Кабы не выстыла.

Кузьма свернул в ельник, начал спускаться в лог.

— Митрич, погодь немного…

— Что?

— А вот, — Кузьма наклонился над дорогой и начал шарить руками в мокром снегу. — Складенчик потерял, паря.

— Что потерял? — не расслышав, вернулся к нему Мазунин и тоже наклонился над мокрой дорогой. И в эту минуту услышал сзади треск сучьев, но не успел оглянуться — навалилось сразу несколько человек. Молча отбиваясь, заметил яловые сапоги. «Демьян Харин», — узнал он. Резко наклонился вперед. Кто-то перелетел через него. Сильный удар вспышкой полоснул голову. Темные ели дрогнули и поплыли в серые сумерки…