Встречный огонь - [11]

Дед Гатаб стоял нахохлившись, на плече у него висел мешочек с едой.

— Ладно, ладно… Молодой еще уговаривать. — Старик пожевал табак и выплюнул желтый сгусток на землю. — Евсей Данилович лучше тебя знает, — добавил он, увидев идущего к ним парторга.

— Что у вас такое? — спросил парторг, здороваясь с дедом за руку, а когда Володя объяснил ему, в чем дело, нахмурился.

— Да, аба[6], вам не надо идти с нами. Дорога длинная. Да и на пожаре нелегко будет — дым, огонь. Заболеть можно…

Старик, приложив ладони к ушам, слушал парторга и кивал, выражая согласие, но когда дослушал до конца, рассердился и даже стукнул палкой об землю:

— Что вы оба заладили — не ходи да не ходи?.. Это все ты, шолмос[7], за меня стараешься. — Он с досадой посмотрел на внука: — Не вашими ногами буду ходить. Поняли?

Он повернулся и зашагал от них прочь, поправляя на плече свой кожаный мешочек и помахивая палкой.

— Пусть идет, — смеясь сказал парторг. — Что ты будешь делать с ним? — Его развеселило упорство старого Гатаба.

Дарима, сидевшая на крылечке амбара, оторвалась от книги и следила за Бутид-Хандой.

Бутид-Ханда — полная, румянец во всю щеку, и поет она — заслушаешься. Хотя трудно ей одной без мужа, никогда не жалуется на свои беды. Гордая…

В улусе про нее ходили разные слухи. Поговаривали, будто к ней Гунгар заглядывал, пользуясь отлучкой жены. Не раз стучался в окна и двери, но напрасно. Прошлой весной Бальжинима подкатывался. Еле-еле ноги унес. Потом долго ходил ссутулившись. А когда его спрашивали, что с ним, наигранно веселым тоном отвечал:

— Да вот, черт побери, упал с коня!

Но люди-то догадывались, как он «упал». Если бы его пегий брыкался, Бальжинима уже давно бы вытянул свои длинные ноги.

В прошлом году, говорили, из соседнего улуса к ней заявились сваты. Бутид-Ханда взяла своего маленького Бадарму и ушла к соседям.

Сватами были два старика. Уж так они просили показать им невесту, так уговаривали отца Бутид-Ханды познакомить ее с тем, от кого они посланы, что жалко было на них смотреть… «Овдовел он. Хороший, очень хороший человек. А жена-то умерла у него», — рассказывали они, сокрушаясь.

«Что ж, — думал отец Бутид-Ханды, — отдавать дочку за пожилого вдовца только потому, что она в девках ребенком обзавелась? Пусть другую поищут…»

Однако сваты продолжали упрашивать:

— Здесь он, с нами пришел. Сидит вон там в проулке на скамеечке. Может, позовете дочку?..

Мать сходила за Бутид-Хандой. А старики позвали жениха. И вот Бутид-Ханда встретилась с ним.

Сели они вдвоем за стол в избе и повели с глазу на глаз беседу. Он стал рассказывать о своей горькой жизни, о том, как тяжело ему управляться с детишками, которые без матери совсем оплошали — ни чистых рубашонок у них, ни горячей стряпни… Бутид-Ханда, слушая его, прослезилась. Ребятишек стало жалко. А он продолжал:

— Кто ко мне пойдет? Пятеро детей у меня. Да и года мои немолодые. Обижать я не буду, лишь бы за детишками приглядывала…

Бутид-Ханда уронила голову на стол и заплакала: так вот какой участи она дождалась! А как же ее маленький Бадарма?

— Со мной не пропадешь… Я зарабатываю неплохо, и все у нас есть. Ребенок твой самым младшим будет из всех. — Он по-отечески положил ей на плечо руку: — Не плачь. Раз уж мы с тобой такие несчастные…

Бутид-Ханда сбросила его руку с плеча и встряхнула головой.

— Хватит! — сказала она резко. — Я счастлива, и, кроме сына, мне никого не нужно. Понимаете? Никого!

Так ни с чем и уехали сваты…

8

Горела тайга… Бурый дым, клубясь, валил над горными вершинами Чесаны. Солнце померкло в этой завесе.

Гатаб устроился в кабине трактора: уж отсюда его никто не вытащит! Вот только шумно ехать на таком гремучем чудовище — уши словно мхом заложены. Тарахтит да тарахтит. Слова не скажешь… Да и о чем говорить? Трактористу не до разговоров. Сидит угрюмый, на рычаги какие-то нажимает. А Гатаб смотрит слезящимися, но еще зоркими глазами вперед:

«Вот беда так беда… Не дошел бы огонь до Хулэрэгты… Богатая это гора».

С давних пор колхозники на Хулэрэгте заготовляли строительный лес. Сосны там прямые и высокие, с маслянистой желтой корой, ровные, как мачты — ни одного сучка от комля до самых верхушек. Много же лет они тянулись вверх под палящим солнцем и дождями, если стали такими высокими. Смолоду окрепли. Что им снега да метели! Зной и холод прокалили их насквозь, а вот против огня не устоят… Да разве тут усидишь дома?

Гатаб, между прочим, собирается дойти до обоо[8], если ноги выдержат. Обоо — самое высокое место на горе Хулэрэгте. Там, среди каменных глыб, разбросанных как попало, стоит одна старая-старая сосна. Ветки ее обросли мхом и лишайником. Хорошо под этой сосной читать молитвы. В прежние годы там Соржо-учитель, рыча как лев, громыхая подобно Лу — сказочному зверю, приводил в трепет иноверцев. Да и Хасаран-лама и другие знаменитые ламы Эгетуйского дацана[9] молились там. Давно уж никто не ходил туда. И молитвы забыли. Когда Володя еще учился в городе, старый Гатаб Дамбаев, бывало, соберет стариков и старушек и дрожащим напевным голосом начинает читать, подражая Соржо-учителю, древние молитвы. И все его слушали. Старик гордился, что удостоен такой чести… Еще бы. Ведь никто никогда не слыхал, чтобы Гатаб пьянствовал, занимался гаданием или шаманил, как это прежде делали ламы. Он был степенный старик и самый мудрый среди своих белоголовых сверстников.