Встречи и воспоминания: из литературного и военного мира. Тени прошлого - [28]

– Три скорей щёки, ваше благородие, отморозишь! – крикнул мне один из извозчиков, старик Платон.

– Да у меня руки закоченели, не могу, – ответил я.

Тогда Платон взял в пригоршню снегу, потом мою руку, живо оттер ее и согрел снегом; затем взял другую мою руку и проделал с нею ту же самую манипуляцию; а я уже, как только получил возможность владеть и шевелить пальцами, принялся оттирать себе щеки. Но это, однако, помогло делу лишь отчасти: щеки мои были все-таки уже отморожены немного, – так что в Тамбове пришлось прибегнуть к помощи гусиного сала и пластыря, и я долго потом ходил с следами Дедушки Мороза на щеках.

* * *

В то время продажа водки была в руках казны, которая сдавала право продажи откупщикам, извлекавшим отсюда громадные выгоды. На каждом кабаке красовался государственный герб – двуглавый орел; были особые сидельцы – или целовальники, как прозвал их народ, – ревизоры, подвальные, и пр.; но все это не мешало существованию корчемства, то есть тайной продажи водки, в особенности в глухих деревнях, где откупщики не находили почему-либо удобным или выгодным открывать форменный кабак, свой. И вот мне во время пути невольно довелось наблюдать это шинкарство. Приезжает, бывало, наш обоз в какую-нибудь небольшую деревню, где надо было остановиться и покормить лошадей; на дворе страшный мороз; заезжаем на постоялый двор, и первым делом мои извозчики и конвойные, как только входят в избу, спрашивают:

– А что, хозяин, горячая вода есть?

– Есть, есть, милости просим! – отвечает дворник[50] и приглашает раздевающихся гостей садиться поскорее к столу, на котором тотчас же и появляются чайные чашки и чайник с «горячею водой», то есть с водкой… И естественная вещь, что такое шинкарство оправдывалось необходимостью: так как в деревне этой совсем не было кабака, то извозчику пришлось бы везти с собой запас водки, которую довелось бы покупать ради соблюдения закона в каком-нибудь кабаке, лежавшем по дороге. Между тем это «шинкарство» считалось преступлением и преследовалось так же строго, как и контрабанда. Но в последнем случае нарушались интересы казны, а в преследовании шинкарства власти усердствовали в защиту и выгоду откупщиков и кабатчиков и в притеснение простого народа, которому запрещалось даже варить к своим престольным праздникам русскую традиционную брагу.

Я заговорил здесь о шинках потому, что однажды под самым почти Кирсановом, на постоялом дворе, куда заехал наш обоз (за исключением, конечно, возов с порохом), у нас совсем было замерз конвойный солдатик:

его, почти уже закоченелого, внесли на постоялый двор, разрезали ножом замерзшие сапоги на его одеревеневших ногах, раздели и оттерли спиртом, добытым от хозяина постоялого двора под видом «горячей воды» в чайнике… Не случись тут тайной продажи водки, солдата нам едва ли удалось бы спасти.

Последнее происшествие, случившееся с нами в пути, было не лишено некоторого интереса и имело бытовой отчасти характер. Случилось это в деревне Гавриловке, когда транспорт наш приближался уже к Чембарскому уезду. На постоялом дворе, куда мы заехали, кормили уже лошадей другие извозчики, встречные, ехавшие из Саратова с рыбой. Когда я разделся, то есть снял с себя дорожный тулуп, и ямщики увидели на мне офицерское пальто, то приступили тотчас же к расспросам о воле: где, дескать, она застряла?.. ждут, ждут ее мужики, а она все не объявлена еще… Я стал рассказывать, что знал, что воля-де непременно будет и очень скоро, и пр. В это время к постоялому двору подъехал большой барский возок, запряженный тройкою лошадей, и из него вышла старуха-барыня с двумя горничными, у которых на руках были точно грудные дети, завернутые в одеяла. Все это вошло в избу и стало отогреваться. Постоялый двор принадлежал старообрядцу, и хозяин нас предупредил самым вежливым образом, чтобы мы не курили табаку в избе. И только что барыня разделась, как достала и закурила папироску. А горничные, развернув одеяльца, выпустили на пол двух собачонок – мопса и болонку… Хозяйка запротестовала и побежала за мужем, который в это время был на дворе и отпускал овес моим извозчикам. Хозяин пришел и начал просить барыню, чтобы она, во-первых, не курила, а затем чтобы приказала своих собак выгнать на двор[51]. Барыня обиделась и стала браниться и грозить, а один из извозчиков, выпивший, может быть, лишнее, схватил болонку на руки и, обращаясь к барыне, сказал:

– Важный хвост у этой собачонки! На метелку бы хорош – отрубить его…

В одно мгновение барыня вырвала свою любимицу из рук врага и дала ему звонкую пощечину. Мужичок опешил и мог лишь проговорить:

– Ишь ты, какая сердитая!..

Барыня живо начала одеваться и по требованию хозяина вышла из избы на двор в свой возок, забрав с собой и горничных, и собачонок и поклявшись хозяину двора, что она пожалуется губернатору и что двор этот «закроют». Меня эта барыня опросила и записала, предупредив, что выставит свидетелем. К счастью, инцидент этот не имел никаких последствий: не потревожили ни хозяина как обвиняемого, ни меня как свидетеля. И когда я год спустя ехал еще раз по этой дороге с новым транспортом пороха, уже в конце февраля 1861 года, и остановился в Гавриловке ночевать у того же хозяина, то он, вспоминая об этом происшествии, сказал мне: