Встреча [= Свидание] - [4]

Надо поторапливаться. Теперь мне осталось меньше пяти минут до встречи на Северном вокзале. Этот богом забытый переулок поможет существенно выиграть время. Во всяком случае, по нему продвигаешься быстрее: никаких машин, пешеходов и перекрестков нет.

Уж коль скоро я пошел на такой риск (увы, не по здравому размышлению), не остается ничего другого, как шагать возможно шире, стараясь наступать на проходимые участки мостовой без тротуара. Я почти бегу, лечу как во сне.

В данный момент мне неизвестен точный смысл моего задания: я только знаю, что оно состоит в том, чтобы отыскать некоего пассажира (у меня в памяти — его точное описание), прибывающего в Париж из Амстердама поездом в девятнадцать часов двенадцать минут. Затем незаметно следовать за ним до гостиницы. Пока все. Вскоре надеюсь узнать больше.

Я еще не достиг середины нескончаемой улицы, как вдруг в десяти метрах передо мной появился ребенок. Он выскочил из дома с правой стороны — того, что повыше остальных, — и со всех ног бросился через дорогу.

Он несется сломя голову, спотыкается о выступающий булыжник и, не успев вскрикнуть, летит в лужу черноватой грязи. Не шевелясь, он лежит на животе, вытянув перед собой руки.

Несколько прыжков — и я стою рядом с застывшим тельцем. Осторожно его переворачиваю. Это мальчик лет десяти, весьма странно одетый, словно подросток из прошлого века: брюки подхвачены под коленями какими-то завязками, просторная, довольно короткая рубаха подпоясана толстым кожаным поясом.

Его глаза широко распахнуты, но зрачки неподвижны. Рот приоткрыт, губы слегка дрожат. Шея и конечности — вялые и безжизненные, все тело — как у тряпичной куклы.

К счастью, он упал не в грязь, а прямо на край выбоины с грязной водой. Вблизи жижа кажется вязкой и не черной, а красно-коричневой. Внезапно меня охватывает необъяснимая тревога. От чего? Пугает цвет этой непонятной жидкости? Или что-то еще?

Смотрю на часы. Девять минут восьмого. Сейчас уже невозможно попасть на вокзал к прибытию поезда из Амстердама. Итак, приключение, начавшееся сегодня утром, кончилось. Но я ведь не могу оставить раненого ребенка даже ради любви к Джинн. Ну и ладно! В любом случае поезд я пропустил.

Справа от меня — настежь распахнутая дверь. Наверняка мальчик из этого дома. Однако внутри нигде не заметно ни огонька: ни в подъезде, ни на этажах. Беру на руки тело мальчика. Он непомерно худой, легкий как перышко.

В неясном свете ближайшего фонаря мне лучше видно его лицо: никаких явных увечий, он спокоен и красив, но невероятно бледен. Видимо, стукнулся затылком о камень и оглушен ударом. Но ведь он упал вниз лицом руками вперед. Значит, головой земли не коснулся.

Переступаю порог дома с моей хрупкой ношей на руках. Осторожно продвигаюсь по длинному коридору, идущему перпендикулярно улице. Вокруг темно и тихо.

Не наткнувшись ни на какой другой выход — внутреннюю дверь или боковой коридор, — упираюсь в деревянную лестницу. Мне чудится слабый свет на втором этаже. Поднимаюсь медленно, потому что боюсь споткнуться или задеть какое-нибудь невидимое препятствие ногами или головой мальчонки, до сих пор не пришедшего в себя.

На площадку второго этажа выходят две двери. Одна заперта, другая приоткрыта. Оттуда брезжит мутное сияние. Толкаю дверь коленом и вхожу в просторную комнату с двумя окнами на улицу.

Освещения здесь никакого. Только лучи фонарей, проникающие снаружи, поскольку нет штор, но этого все же достаточно, чтобы я смог различить очертания предметов: стола светлого дерева, трех-четырех разрозненных стульев с более или менее продавленными сиденьями, широкой железной кровати и огромного количества чемоданов всяческих форм и размеров.

На кровати — тюфяк, но ни простыни, ни одеяла нет. Чрезвычайно осторожно опускаю ребенка на грубое ложе. Он по-прежнему без сознания, без малейшего признака жизни, если не считать еле слышного дыхания. Пульс едва различим. Но все еще распахнутые большие глаза блестят в темноте.

Ищу взглядом кнопку, выключатель или какой-либо источник света. Ничего подобного не обнаруживаю. Замечаю, что в комнате нет ни одной лампы — ни плафона, ни абажура, ни просто электрической лампочки.

Я опять на лестничной площадке, зову кого-нибудь — сначала вполголоса, потом громче. До моего слуха в ответ не доносится ни единого звука. Весь дом целиком погружен в полную тишину и как будто заброшен. Что делать — не знаю. Да и сам я заброшен куда-то вне времени.

Внезапно осенившая мысль возвращает меня к окнам комнаты: куда мчался ребенок? Он перебегал улицу по прямой — с одной стороны на другую. Тогда, может быть, он живет напротив.

Но там домов нет, только длинная кирпичная стена, а в ней никаких видимых проемов. Чуть левее — кривая изгородь. Вновь выхожу на лестничную площадку и кричу — все так же безрезультатно. Слышу стук собственного сердца. На сей раз меня охватывает ощущение, что время окончательно остановилось.

Негромкий треск, раздавшийся в комнате, напоминает мне о моем больном. Не дойдя двух шагов до кровати, я в изумлении инстинктивно отшатываюсь: мальчик лежит точно в такой же позе, как и несколько минут назад, но теперь на груди у него — огромное распятие, закрывающее его от плеч до пояса: крест из темного дерева с серебряным Иисусом.