Вспышка. Книга 1 - [131]

Каким-то чудом ей удалось пройти по комнате, ни разу не споткнувшись. При ее приближении Оскар Скольник сел заметно прямее, устремив на нее свои чистые голубые глаза. В ответ она еще выше вздернула голову, каким-то непостижимым образом умудрившись при этом изобразить на лице холодную и, как она надеялась, уверенную улыбку. Но улыбка была ненастоящей. Она была застывшей наподобие пластикового корпуса радиоприемника, стоящего в комнате Инги.

– Вот то, что нам нужно! – проговорил Скольник, когда она остановилась у мольберта в пяти футах от разглядывающих ее «судей». Положив ногу на ногу, он развалился на кресле в притворно небрежной позе, ни на секунду не сводя с нее проницательных глаз. – Что вы об этом думаете?

Звук его голоса заставил Тамару вздрогнуть, его неожиданно звучный баритон разорвал напряженную тишину, подобно выстрелу в молчаливой гробнице.

– Ч-что? – Она наклонила голову и, впервые встретившись с ним взглядом, непонимающе посмотрела на него.

– Я спросил, что вы об этом думаете. – Его кристальные глаза впились в нее. – Иногда свежее беспристрастное мнение может пролить гораздо больше света на такие вещи.

Мнение? Тамара почувствовала, как на мучительную долю секунды ее сердце остановилось. Мнение о чем?

Она посмотрела в сторону Зиолко, но он не пришел ей на помощь, а лишь криво усмехнулся. Она повернула голову и теперь смотрела прямо на Скольника.

В этом человеке все было чересчур. Он казался слишком грубым, чтобы его можно было назвать аристократом; это был человек, способный на подвиги, которые составляли неотъемлемую часть его легендарной жизни. Так же, как зачастую одного брошенного на человека взгляда бывает достаточно, чтобы понять, что перед вами льстивый, угодливый или, напротив, утонченный человек, при его виде вас охватывало ощущение какой-то примитивной, мощной, неподдельной силы. С этим человеком нельзя было не считаться. Он курил трубку, пил шампанское и никогда не играл – не считая, конечно, деловых сделок, которые сами по себе были не чем иным, как азартной игрой. Он был подвержен всего одному пороку, правда, чрезмерно дорогому, имя которому – женщины, женщины и еще раз женщины. По слухам, в которых Тамара ни на секунду не сомневалась, в Голливуде не осталось ни одной стоящей одинокой женщины, с которой он бы не переспал, после чего он двинулся походом на супружеские спальни Лос-Анджелеса. Он одним взглядом мог раздеть женщину, и именно это Тамара сейчас и чувствовала. В его глазах цвета светло-голубого арктического льда отражалась обманчивая леность пароходного картежника.

Скольник был одет в шелковый халат и турецкие шлепанцы и курил трубку. Волосы его были не по возрасту седыми.

У него был хорошо поставленный, мелодичный, богатый баритон. От судьбы обыкновенного красавца его спасали несколько вошедших в легенду шрамов на лице – свидетельство того, как опасна авиация: он трижды разбивался на самолете своей собственной конструкции и трижды выжил, чтобы похваляться потом своими подвигами. И все же, несмотря на шрамы, а может быть, именно благодаря им, в нем чувствовались какая-то грубая привлекательность, рвущаяся наружу сексуальность и жизненная сила. Каждая складка, каждый шрам говорили о том, что перед вами человек, проживший за несколько стремительных лет целую жизнь.

Тамара с трудом вырвалась из цепкого кольца магнетизма Скольника. С таким, как он, нельзя было обращаться кое-как; ее не покидало ощущение, что рядом с ним женщине грозит опасность. И, несмотря на это, перед ее мысленным взором невольно предстала картина его обнаженного тела. Казалось, она возникла сама собой. Лев! Вот кто он такой. Дикое животное. Голодный первобытный зверь, вечно выслеживающий добычу.

Она вдруг поняла, что он разглядывает ее с такой откровенностью, будто собирался высосать из нее все жизненные силы. Ей стало страшно.

Затем Скольник обезоруживающе улыбнулся и проговорил:

– Прошу меня извинить. Вы, конечно, не можете знать, о чем мы спорим. – Он показал пальцем на стоящий рядом с ней холст. – Ну? Что вы скажете? Купить мне его или нет?

Тамара бросила осторожный взгляд на картину, затем шагнула вперед и, повернувшись спиной к остальным гостям, принялась внимательно рассматривать картину, на которой был изображен большой белый прямоугольник. Над ним располагался несколько смещенный от центра совершенно ровный черный квадрат. Его углы упирались в края холста. Ниже по диагонали был нарисован красный квадрат. Нахмурив брови, она пыталась понять, что все это значит. Ну что она могла сказать?

– Я, правда, ничего не понимаю в живописи, – медленно проговорила Тамара, хмуря брови. – Но мне кажется, что это… интересно.

Она услышала, как Скольник хмыкнул. Бернард Каценбах, человек с бородкой, был прежде всего продавцом. Он вызывающе вздернул подбородок.

– Это больше, чем интересно, – негодующе проговорил Каценбах, обнажив блестящие, как у зайца, зубы. – Конечно, вся живопись интересна, – продолжал он своим загробным голосом, – поскольку любое, даже самое слабое творение позволяет нам заглянуть в душу художника. Но это… это интересное, героическое, величественное отражение измученной души, которая в конце концов свела мириады жизненных проблем к простейшим, легчайшим для восприятия и в то же время полным глубокого смысла формам.