Вслепую - [19]

Кого они хотят воскресить? Кого они пытаются вызволить из того мира? Может быть, великого министра Струэнзе? В королевстве поговаривают, что он появляется с окровавленным, но вполне узнаваемым лицом. Странно, со дня его казни прошло двадцать лет, но он всё тот же: суровый и благочестивый. Какое лицо? Какой возраст у умерших? Там, в аду, это видят другие, только они. Здесь же никто. Однажды дверь зала была приоткрыта, и я, прячась в тени, смог подглядеть, что там происходило; я не увидел ничего, почти ничего: жестикуляция, портрет, рассеянная по воздуху и блистающая в свете факела россыпь, пыльца поднимается со старой мебели, парадных портретов и лиц, плавает в воздухе, рисует узоры и тут же тает, как облака; облака могут принимать определённую форму; нет, не могут.

Зачем тревожить того, кто уже двадцать лет, как мертв? Они хотят воскресить его для короля. Его Величество Кристиан VII почти никогда не выходит из своей комнаты, которая находится в противоположном крыле дворца, он часами разглядывает картину Хогарта «Сумасшествие. Хаос в уме», его полные губы приоткрыты, руки безвольно висят вдоль туловища. Доктор Осиандер сказал, что от подобного помутнения рассудка, граничащего с кретинизмом, его может излечить только страх, ужас осознания того, что им же осуждённый и умерщвленный всемогущий министр, осквернивший монаршее брачное ложе, вновь жив. Я бы хотел увидеть министра, пусть даже окровавленного. Не нужно бояться мёртвых: только живые могут сотворить зло, этим они и занимаются наперегонки. Из-за двери послышались удары, а потом голос, который во всеуслышание отправляет восставшего из гроба министра к королю Англии Георгу. Возможно, таким образом сумасшествие Кристиана VII передастся его врагу. С ударами и голосом сливаются проклятия графа Бернсторфа, должно быть, ударившегося ногой об стол.

Шум, голоса, гул, что-то неясное, тишина. Чей это голос? Я не понимаю, чей это голос, и когда Вы, доктор, нажимаете на «плей» и даёте мне слушать только что записанную плёнку. Там, в коридоре королевского дворца, был я, допустим, я вышел из мастерской и спрятался за колонной рядом со входом в зал, я слышу голос, но не знаю, чей он. Этот голос исходит изнутри, из меня, из зала, никто никогда не может понять, откуда он берется, в каком сокровенном месте рождается. Я говорю, говорю… Но всю свою жизнь я только и делал, что слушал и повторял, что мне говорили другие, даже сейчас. Писториус зачитывал нам отрывки, в которых Одиссей взывает к теням Аида: чтобы услышать мёртвых, заставить их говорить и повторять ими сказанное, нужно много крови. Кровь министра Струэнзе была пролита двадцать лет назад, но сочится до сих пор. Кровь льется вечно.

Вот так. По зову крови тень появляется, бьёт по столу и шепчет что-то на ухо высокому человеку, он повторяет за нею слова, я, уставившийся в замочную скважину, тоже их повторяю. Тёмный коридор становится шире и шире, постепенно превращаясь в огромную пустую тень, бормотание переходит в крик. Я повторяю слова до тех пор, пока они не растворяются в воздухе. Тень, словно бархатная гардина, разрывается на части невидимой саблей. Вспышка. Это министр Струэнзе. Великий Струэнзе, ослеплённый собственным величием. Это случилось в одно мгновение на балу. Были зажжены все факелы и все свечи. Он кричал: «Тишина!» Да что вы можете понять о том бале в зале с хрустальными глобусами, что дрожат, подскакивают и перекручиваются. Королева Каролина Матильда. Свет её глаз в прорезях маски, сияние чёрного жемчуга, разливающееся по бокалам и затем вспыхивающее во рту вино. Я пожимаю чьи-то руки, отпускаю, пожимаю следующие, — всем хочется меня поприветствовать. Оставьте меня в покое, доктор. Люстра, что была надо мной, — это глобус. Мир, которым я играл, держа глобус в своих руках. Я, всевластный министр, повелитель самого короля, его государства и хозяин его постели… Глаза Каролины Матильды искрились звёздами, кокетливыми молниями, их мерцание окутало меня… Я даже не заметил, как был схвачен двумя стражниками. Они оттащили меня. Сначала я думал, что это гости в масках, как и все остальные, и кричал: «Как вы смеете? Вы поплатитесь за это головой! Умалишённые! Я закую вас в цепи! Я усмирю вас!» Мне было всё равно, что кричать, мне казалось, что я всё ещё кружусь в танце, а моё тело пыталось вырваться из рук негодяев, меня затягивало в омут. Сумасшедшие порывы ветра уносили от меня Каролину Матильду. Навсегда. Это слово пронзило моё сердце и ослепляющим лучом проникло в моё сознание. Чувствуя сильнейшую боль внутри, я тянулся к ней руками, круги света бегали по краям её наряда, меня ничто не сдерживало, я готов был сорвать с неё платье, опрокинуть на пол и целовать её губы на глазах у всех, так же бесстыдно, как вечерами в тихой комнате в башне… Не помню, как оказался на помосте эшафота, как палач занёс над моей головой свой топор. За двадцать лет забывается очень многое…

Летящие в бездну слова, внутри меня, вне меня. Что-то гаснет. Туман рассеивается. Небо пустеет. Кто-то высмаркивается, — вульгарный звук, возвещающий свершившееся правосудие, — падает стул, они покидают зал. К счастью, я уже успел вернуться в часовую мастерскую. Граф фон Гессен выходит с багровым, как нередко бывает у его пьянчуг-гвардейцев, лицом, граф Бернсторф кажется уставшим, полусонным, вместе с ними в коридоре появляется запах плесени и затхлости. Каролина Матильда умерла много лет назад в изгнании, в Ганновере; поговаривали, что её дух вызвать было невозможно: то ли она не поддавалась, то ли никто и не пробовал. Кому нужна состарившаяся изменница?