«Дорогой друг!
Асессор Венецианского муниципалитета синьор Маурицио Чеккони, опираясь на прилагаемый проект, обратился к нам с предложением устроить выставку «Архитектура путешествия: История и утопия гостиниц». Выставку планируется провести в Венеции. Финансирование обеспечат государственные учреждения и организации. Если Вы заинтересованы в сотрудничестве…»
Доставленное несколько дней назад радушное приглашение ни к кому лично не обращено, имя адресата или адресатов непринужденно опущены; в сердечном порыве организаторы выставки, рассчитывающие на покровительство государства, поднимаются над конкретными личностями и взывают ко всем — целому человечеству или, по крайней мере, к широкой, расплывчатой массе образованных людей и интеллигенции. Прилагаемый проект (подготовленный профессорами Университетов Тюбингена и Падуи, выстроенный с железной логикой и сопровождающийся библиографией), пытается привести к неумолимому порядку научного трактата непредсказуемость путешествия, его переплетающиеся и разбегающиеся тропинки, случайность остановок, неопределенность вечера, асимметричность всякого пути. Эта схема — набросок устава жизни, если верно то, что вся наша жизнь — путешествие и все мы проходим по этой земле как гости.
Разумеется, может показаться, что в мире, которым управляют и руководят в масштабе целой планеты, не осталось места связанным с путешествием приключениям и тайне; еще бодлеровские странники, отправлявшиеся на поиски невероятного и готовые утонуть во время отчаянной вылазки, несмотря на нежданные беды, обнаруживали в неизведанном ту же скуку, что оставляли дома. И все же двигаться — лучше, чем ничего: глядишь в окошко поезда, несущегося сквозь пейзаж, подставляешь лицо свежести, которой веет от древесной аллеи, смешиваешься с толпой, и что-то пробегает, проходит по телу, воздух пробирается под одежду, твое «я» начинает расширяться и сжиматься подобно медузе, капля чернил переливается через край бутылочки и растворяется в чернильного цвета море. Впрочем, приятная возможность ослабить привычные узы и сменить униформу на пижаму — школьная перемена, а вовсе не обещание окончательного исчезновения, безумного полета, позволяющего вырваться за пределы обыденного. Говоря словами Бенна, это лишь робкая попытка, даже когда чувствуешь, что под спорной реальностью распахивается безжалостная лазурь. Слишком многие самодовольные и уверенные в себе предсказатели убеждали нас, что присутствующая в туристических тарифах статья «все включено» предусматривает и поднимающийся ветер. К счастью, остается авантюра классификации и диаграмм, методологического соблазна; нанятый асессором профессор из
Тюбингена, осознающий, что мирская проза угрожает одиссее, конкретному и неповторимому человеческому опыту, находит утешение в том, чтобы на третьей странице процитировать Гегеля, выдающегося ученика тюбингенской богословской семинарии, и повторяет вслед за ним, что метод заключается в проведении опыта.
Деревянная скамейка, глядящая на тонкую полоску воды, призывает проявить сочувствие к проекту, отличающемуся систематическим подходом и обнаруженному в почтовом ящике незадолго до отъезда, — сочувствие к скромному искусству фуги, то бишь бегства, скрытому за аркадами логических пассажей. Дерево приятно пахнет, оно по-мужски сухо, как сухи и сдержанны герои вестернов, Брег (или Дунай?) похож на темную бронзовую ленту, что вьется себе, поблескивая; разбросанные по лесу пятна снега превращают жизнь в свежий день, когда дышится легко, сулят высокое небо и ветер. Счастливое стечение обстоятельств и благостная расслабленность, которой способствует сердечное обращение «дорогой друг», убеждают довериться миру и даже согласиться с синтезом научной гегелевской логики и категориями гостиниц, ясно изложенным немецким коллегой в программе конференции.
Приятно знать, что у путешествия есть своя архитектура и что можно добавить к ней несколько камней, хотя путешественник подобен не столько создателю пейзажа — это задача живущего оседлой жизнью, сколько тому, кто разбирает и разрушает пейзажи, как Р., один из героев повести Гофмана «Барон фон Б.»: Р. странствовал по всему свету, коллекционируя чудесные виды, а когда что-то мешало полюбоваться пейзажем или добиться неожиданного ракурса, он без малейшего колебания приказывал валить деревья, отпиливать сучья, ровнять холмы с долинами, вырубать целые леса, сносить крестьянские фермы. Впрочем, разрушение — тоже архитектура, деконструкция, следующая собственным правилам и расчетам, искусство разложить и сложить заново, создать иной порядок: когда стена листвы внезапно падала и в закатных лучах открывался вид на развалины далекого замка, Р. на несколько минут замирал полюбоваться зрелищем, режиссером которого был он сам, а после стремительно уносился прочь, чтобы больше в эти края не вернуться.
