Всеволод Кочетов. Страницы жизни, страницы творчества - [18]
Будь критик чуть повнимательней, даже при самом отрицательном отношении к «слабой книге» он не мог бы не заметить весьма существенного отличия одной повести от другой. При всей преемственности, свойственной творческому развитию каждого серьезного художника, у В. Кочетова еще не было и не будет в дальнейшем произведения, так непохожего ни на предшествующие, ни на последующие, как «Нево-озеро». По принципам типизации, по способам построения характеров и особенно по языку и стилю эту повесть можно рассматривать как своего рода эксперимент, заранее оговорившись, что формальное экспериментаторство, разные изыски в области формы, оторванной от содержания, всегда были органически чужды художнической натуре В. Кочетова. Для поисков нового здесь были совсем другие причины.
Работая над повестями и рассказами о советских людях, вернувшихся с полей сражений и приступивших к мирному труду, В. Кочетов почувствовал, что лаконизм и суховатая сдержанность его военных произведений, герои которых раскрываются главным образом в действии, в поступках, уже не могут отвечать новым художественным задачам. Нужен богатый арсенал средств художественной выразительности для изображения советского человека, героизм и духовная красота которого теперь не так зримы и очевидны, как на войне, но именно поэтому требующие более образного и психологически убедительного выражения.
В. Кочетов понял, что без овладения этим арсеналом, и вообще сокровищницей знаний, ему не подняться до решения больших художественных задач. И до этого многое постигший с помощью самообразования, теперь он с особым упорством и настойчивостью изучает марксистско-ленинскую философию, историю, эстетику, много читает русских и европейских классиков, интересуется филологическими науками, глубоко изучает фольклор. В качестве корреспондента постоянно находясь в гуще жизни, теперь уже с профессиональной пытливостью вслушивается в народную речь, в ее красоту и своеобразие.
В содержательной, откровенной беседе со студентами Литературного института имени А. М. Горького, к которой мы уже обращались и обратимся еще не раз, В. Кочетов рассказывал: «Первое, что я писал, безусловно пострадало от газетной спешки, от газетных штампов и от желания некоторых редакторов жить спокойно. Но вот спустя год-два после войны мне пришлось побывать в прибрежных селениях на Ладожском озере среди рыбаков. Старики там говорили своеобразным, почти сказочным напевным языком, пересыпали речь словечками чуть ли не XVI или еще более ранних веков. Под влиянием увиденного и особенно услышанного я написал повесть, которая называлась «Нево-озеро». По одному названию повести, заимствованному от древнего названия Ладоги, уже можно судить о ее языке. Язык сложился цветистый, витиеватый. Но он же, этот неожиданный язык, оказал мне и немалую помощь: он помог избавиться от газетных штампов.
Позже я принялся избавляться, в свою очередь, уже и от излишеств языка «Нево-озера»[36].
Под влиянием «увиденного» и «услышанного» сложились крупные, цельные характеры старых ладожских рыбаков Кузьмы Воронина и Антона Лукова, корабельщика Ильи Асафьева и вожака женского рыбачьего звена Марфы Дубасовой, действительно говорящих в повести напевным, сказовым языком, расцвеченным элементами устно-поэтической речи, пословицами и поговорками, изредка даже с церковной окраской.
«Не ищи где легче, ищи где честней», — поучает дед Антон.
«И где-то ты так вызолотилась, лебедка?.. Ко мне, что ли? Заходи, лебедка, гостюй», — приветствует Марфа Дубасова молодую женщину и восхищается: «Что ноги, что рученьки, что шея-плечики — чистое золото. Ай, красавица!»
«Осетра добыли! Король-то какой! Мать честная, казанская и знаменская!» — восторгается Кузьма Воронин добычей женского молодежного звена.
Так герои повестей и рассказов В. Кочетова — солдаты, крестьяне, рабочие — еще не говаривали. А легенда Ильи Асафьева о чудесной белокрылой ладье, построенной в незапамятные времена «превеликим ладейным мастером», напоминающая легенду о «Летучем голландце», целиком рассказана в духе и стиле народной сказовой речи.
Даже язык автора — не только в том случае, когда он передает мысли и чувства героев в формах несобственно-прямой речи, но и в повествовательной части — изобилует оборотами, метафорами, сравнениями, повторами, свойственными народно-поэтическому творчеству.
«Как братья-побратимы они стали с тех пор, будто в одной купели окрестились» — это о дружбе Кузьмы Ипатьича с Андреем Дубасовым.
«Была семья, рассыпалась. Была сила, растратилась — и диво ли! — девяносто лет на свете» — это о горьких думах деда Антона.
Мать огромного семейства Ворониных, Пудовна, любуется своим «ковчегом»: «Из всех, как сказочная царевна, выделялась Катюша, учительница. Беленькая, с синими глазами, золотая коса вокруг головы короной. Сколько бы ни глядела на нее Пудовна, наглядеться не могла, себя как в зеркале молодую узнавала, звала Катюшу белянкой-ладожанкой — так ее самое кликал когда-то молодой рыбак, красавец Кузьма...» А сам этот красавец «впервые привел ее сюда златоголовой синеглазой королевой и думал, краше ее нет на всем свете».
