Всеволод Кочетов. Страницы жизни, страницы творчества - [20]

Не менее Асафьева озабочен подготовкой достойной смены и Кузьма Ипатьич, превыше всего ставящий труд рыбака. По его стопам идут и родные дети, и приемные; только технически они оснащены несравненно лучше старика, продолжающего лов рыбы дедовскими способами. Естественно, уловы их выше, что вызывает у «знатного ловца Ладоги» и чувство гордости за них, и в то же время ревнивую зависть, которая подчас толкает его на забавные конфликты и стычки с молодежью.

Так в творчестве В. Кочетова впервые возникает «журбинская» тема гордости человека труда своей профессией и передачи ее по наследству, тема преемственности советских поколений.

Схожа с «журбинской» и сама атмосфера воронинского дома.

«Большой домина у Ворониных. Три поколения рыбаков венец за венцом свивали свое семейное гнездо из смолевых, водой с Паши пригнанных стволов». Росла семья, разрастался и дом: прирубались крыльями пристройки, сооружались мезонины. «Великое множество обитало в доме братьев, сестер, мужей, жен, внуков и правнуков. Были они друг другу одновременно и тетками и дядьями, и крестными и свояками. Шумно, весело воронинский ковчег плыл через долгие десятилетия. Редко случались раздоры в нем».

Правда, самолюбивый, гордый, знающий себе цену глава семьи не лишен патриархальных замашек. Нет-нет, да и вспылит. Вот сын Алексей, капитан траулера, урезонивает вскипевшего отца, который знает за собой грешок — выбросил за борт улов, показавшийся ему унизительно малым для его рыбацкой чести, — знает, но упорствует, шумит, переходит в «контратаку».

«— Перестань, отец. — У Алексея тоже в глазах темное накапливалось. — Грудью на меня прешь. Зря, к ссоре не расположен.

— «Не расположен»! — Ложка в руках Кузьмы Ипатьича раскололась надвое от удара об стол. — А вот не погляжу на регалии, расположу на лавке, порты долой... Забылся — кто я, кто ты!..»

Судя даже по этому отрывку, сынок-то тоже не из тех, кого можно было бы «расположить» на лавке. Но ссора погасла так же быстро, как и возникла, под хохот всей семьи, когда Пудовна, всплеснув руками, «посочувствовала» нахохлившемуся старику:

«— Ахти, боженьки! Курчонка какого изобидели!..»

Написанные с добродушным юмором, подобные «семейные сцены» больше свидетельствуют о взаимной любви и дружбе в семье, чем о каком-то разладе и сведении счетов.

Словом, по нравственным устоям, по теплоте и сердечности, царящим в доме, семья Ворониных во многом предвещает семью Журбиных, хотя «ковчег» ладожских рыбаков, конечно, еще не имеет той обобщающей силы и художественной значимости, которые свойственны «ковчегу» кораблестроителей на реке Ладе. Однако сам Кузьма Воронин — «крепкий, широкий, плотный», как «серый валун-камень на быстрине», — по своей эпической цельности и монолитности под стать старшему поколению Журбиных и вполне мог бы быть принят в их семье за своего. А друг дома Ворониных — овеянный славой лучшего ладожского корабельщика Илья Асафьев очень скоро нашел бы с Журбиными и общий профессиональный язык. По поводу этого образа И. Денисова верно заметила: «Крупно написан старый корабел и сказочник Илья Ильич Асафьев...»; вообще, «цельные характеры» ладожских рыбаков «высечены в повести уверенной рукой»[38].

Крепка, духовно стойка и молодежь, изображенная в повести. Сказочные «царевны» и «королевичи» они только в поэтическом воображении матерей да влюбленных, а на деле это простые, работящие молодые люди, нравственные и духовные качества которых раскрываются в труде и в отношении к труду. Кое-кто из них, например, приемная дочь Кузьмы Ипатьича Марина Плахова и Алексей Воронин, уже успели повоевать на фронтах Отечественной войны и наделены в повести военной «предысторией»; теперь они наследуют и продолжают дело отцов, но на более высоком техническом уровне. Однако этим образам не хватает той четкой, рельефной индивидуализации, которая характеризует образы старожилов. Даже любовные романы Марины и Алексея, Кати Ворониной и Сергея Скворцова благополучно схожие.

Впрочем, этот недостаток присущ и романической сюжетной линии в предыдущей повести — там тоже любовь Тани Красновой и Феди Язева столь безоблачна и неглубока, что по сравнению с ней безответная любовь Семена Панюкова представляется настоящим чувством, хотя говорится о ней как бы мимоходом. Писатель еще не овладел искусством глубоко раскрывать зарождение, развитие и многогранность такого сложного человеческого чувства, как любовь.

«Нево-озеро» находится несколько в стороне от главной темы творчества В. Кочетова первых послевоенных лет — темы, разработку которой он начал еще в «Предместье», продолжил в «Профессоре Майбородове» и на данном этапе завершит в романе «Товарищ агроном».

4

По отношению к предшествующему творчеству писателя «Товарищ агроном» (1947 — 1950) — итоговое произведение. Роман вобрал в себя, синтезировал и значительно расширил проблематику повестей и рассказов В. Кочетова о восстановлении и развитии советской деревни в первые послевоенные годы. Жизненное содержание романа и поныне сохраняет свою общественную значимость. И это вполне понятно, ибо герои книги живут устремленными в будущее, а не повернутыми в прошлое, как это порой замечалось в нашей «деревенской прозе» 60-х годов. По всяким почти патриархальным «мужичкам», недалеко ушедшим от мышления времен Хоря и Калиныча, которых, конечно же, еще можно найти на обочинах нашей жизни, нельзя судить о советской деревне и перспективах ее развития. Верно говорит главный герой кочетовского романа Лаврентьев: «Для того, чтобы увидеть правильность избранного пути, всегда брать надо передовое — и по нему судить о нашем завтрашнем дне».