Всему свое место. Необыкновенная история алфавитного порядка - [34]
Центром разработки инструментов, использующих алфавитный порядок, стал, без сомнения, Парижский университет. Преподаватели и студенты съезжались в него со всей Европы, обращаясь к неиссякаемому источнику знаний, который подпитывали всевозможные родники: цистерцианские указатели, доминиканские конкорданции и оксфордская система нумерации строк с ее принципиальным нововведением в виде использования арабских цифр. К середине XIII в. отсюда вышли полные предметные указатели к трудам Августина, Фомы Аквинского и Аристотеля (в последнем случае речь шла о первом справочном инструменте для светских наук)[216].
Обращение не только к церковной, но и к светской учености имело важное значение: к XIII в. чтение больше не рассматривалось исключительно или в первую очередь как форма религиозного служения или медитации и произведения, составлявшие круг чтения, уже не рассматривались непременно как священные тексты, дарованные Богом или несущие авторитет отцов церкви[217]. Чтение теперь могло рассматриваться попросту как полезное (utilis) занятие. Угуччо Пизанский, автор сочинений по грамматике и этимологии, отчетливо различал созерцательное и утилитарное чтение, хотя по-прежнему полагал, что конечный, измеримый результат чтения должен иметь общественную значимость, а не состоять в одном только личном совершенствовании или удовольствии: «Мы не назовем literator [ученым] или literatus [книжником] того, кто владеет множеством книг и смотрит в них. Напротив, мы называем literator [ученым] или literatus [книжником] того, у кого есть способность… превращать буквы в слова, а слова в речи»[218][219].
Стремление изучать тексты, обращая внимание на отдельные их части или темы, привело к появлению новых способов расположения слов на странице. В XIV в. книги впервые приобрели целый ряд инструментов и характерных черт, которые в наше время кажутся само собой разумеющимися: оглавление и указатели; деление на главы, разделы и абзацы; адресованные читателю примечания – в виде заметок на полях (впоследствии они превратились в постраничные сноски) или отдельных текстов, обзоры и краткие содержания[220]. Все они стали непременными составляющими книги.
Появлению перечисленных элементов книги способствовала система копирования рукописей, возникшая в Италии, а со второй половины XIII в. принятая в Парижском университете и переживавшая период расцвета. С помощью этой системы, называемой пециальной, рукописи разделялись на части из четырех страниц (пеции), и каждая часть выдавалась для переписывания разным студентам. Хотя отдельно взятый студент, разумеется, работал не быстрее профессионального писца, одновременно с ним другой студент копировал следующие или предыдущие четыре страницы, еще один – следующие четыре и так далее: в результате полный список текста гарантированно появлялся намного быстрее, чем если бы над всей рукописью работал один переписчик. Основной целью пециальной системы было ускорение процесса копирования, но ее побочным продуктом стало ускоренное внедрение нововведений, касающихся расположения и формы текста, по сравнению с ситуацией, когда рукописи по-прежнему производились бы в скрипториях, рассеянных по всей Европе и часто расположенных в сельских и удаленных от цивилизации монастырях.
Распространение рукописей, использующих передовые инструменты поиска, дало новую жизнь флорилегиям, которые теперь снабжались указателями и оглавлениями, а иногда сам их текст приобретал алфавитное расположение. Также в них стали регулярно включать светские произведения наряду с религиозными, что вызвало дополнительные организационные вопросы. Дело в том, что хотя «Сентенции» Петра Ломбардского и его последователей учитывали разные аргументы и рассматривали противоречия между ними, однако все они, кроме «Да и нет» Абеляра, в итоге приходили к определенным выводам. Теперь же читатели стали использовать доступные справочные инструменты для поиска новых аргументов, чтобы с их помощью сделать вывод самостоятельно. В результате порядок приведения цитат нуждался в пересмотре. Старое иерархическое расположение – от Библии к отцам церкви, а затем к позднейшим комментариям – перестало быть само собой разумеющимся, поскольку в некоторых трудах религиозные тексты уже не преобладали, а для светских авторов не существовало надежно установленной иерархии. Немецкий теолог Гуго Сен-Викторский (ок. 1096–1141) рассмотрел вопрос устройства флорилегиев, или сборников общих мест, которыми им предстояло стать: «При изучении наук сохраняйте для себя подлинные сокровища… В сокровищнице мудрости есть разные богатства, и множество комнат для них есть в хранилище вашего ума… Их упорядоченное расположение дает ясность знания… Беспорядок порождает невежество… тогда как упорядоченное расположение просвещает разум[221].
«Порядок [текстов] просвещает разум» – такая мысль не пришла бы в голову Петру Ломбардскому. Да и в наши дни вряд ли с ней согласятся. Современных читателей сборники общих мест могут развлечь, но вряд ли мы станем рассматривать их как источник мудрости или «просвещения разума». Однако в XIII в. считалось, что они, по крайней мере отчасти, содержат оригинальную мысль и важным условием ее выражения была организация текста. Флорилегий Арнольда Льежского даже был озаглавлен «Алфавит цитат» (
