Вселенная Тарковские. Арсений и Андрей - [44]

По воспоминаниям студийцев, на сцене «Андрей был действительно хорош – во фраке и бабочке, с бледным лицом и длинными темными волосами, он держался аристократически свободно и непринужденно. Какая-то прирожденная светская небрежность проявлялась и в том, как он говорил, как провожал свою даму и даже в том, как он отбрасывал свесившиеся на лоб волосы».

Театральность, «игра на публику» были свойственны Тарковскому-младшему не только на сцене. Об этом ему все говорили, да и сам он это прекрасно чувствовал, находя неизъяснимое удовольствие в актерствовании как оборотной стороне вальяжности, расслабленности и чувственности, восходящих к полузабытому и полузапрещенному в начале 50-х Серебряному веку.

Худое нервное лицо.

Надменная отстраненность.

Затуманенный взгляд.

Загадочная полуулыбка на тонких, словно подрезанных бритвой губах.

– Тарковский, вы красите губы?

– Нет! Вот, глядите! – точно так же 26 лет назад отвечал сокурсницам Арсений Тарковский и принимался тереть губы рукавом рубашки, отчего губы становились еще ярче.

Особенно Андрей был великолепен в роли белоэмигранта Нецветаева из пьесы Анатолия Барянова «На той стороне», а также графа Ламперти в «Острове мира» Евгения Петрова и казака Левко в «Майской ночи, или Утопленнице» Николая Гоголя.

Другое дело, что учебный процесс мало интересовал начинающего, но уже знаменитого актера школьной самодеятельности.

Марина Арсеньевна Тарковская вспоминала: «Мы с Андреем учились в разных школах, он – в знаменитой на все Замоскворечье 554-й, в Стремянном переулке. Как говорится, каков поп, таков и приход. Директор школы № 554 не был твердых правил и любил выпить, поэтому успеваемость и дисциплина в школе хромали. Во время большой перемены школа являла собой подобие ада. Из дверей уборных вырывались клубы табачного дыма, который пластами стелился по коридорам. В этом ядовитом тумане носились ученики, сметая всех, кто попадался на их пути, – первоклассников, учителей и случайных посетителей вроде меня.

Я думаю, что среди грешников, обретавшихся в этом аду, Андрей был одним из самых злостных. Весь его дневник был исписан учителями, взывавшими к маме: «Мешал работать на уроке», «Вертелся и разговаривал с соседом», «Читал постороннюю книгу», «Опоздал на урок», «Пел на уроке».

Разумеется, это была нарочитая поза, игра в свободу и раскрепощенность, которая производила сильное впечатление на одноклассников и, особенно, на девочек из параллельных классов женской школы № 559 в Казачьем переулке, где училась Марина, и которые посещали театральную студию во Дворце пионеров.

Однако отец к увлечению сына отнесся скептически. В письме Андрею он недоумевал: «Что за будущее у тебя тогда? Что может быть ужасней пустоты и никчемности жизни второразрядного, допустим, актера?»

Эти вопросы, пожалуй, порождали совсем другие вопросы.

Подсознательно сын, конечно, повторял поведение отца, но лишь в значительно более гипертрофированной форме. Так, поэтический Олимп, к которому принадлежал Арсений, виделся Андрею миром изысканного лицедейства, когда неистовые чувства, испепеляющая страсть и безумная любовь были не просто своего рода питательной средой творца, но и необходимыми атрибутами, сменяющими друг друга масками, без которых уже невозможно было жить. Почему отец не почувствовал этого, а если и почувствовал, то почему не захотел, чтобы сын повторил его путь? Причина в том (и для Андрея весьма обидная), что Арсений Александрович не видел тогда особых дарований своего сына – ни литературных, ни художественных, ни музыкальных, ни научных: обычный московский пижон из Замоскворечья, доставляющий своим разведенным родителям массу беспокойств, желающий проявить себя, но делающий это неумело, а порой и просто глупо.

В письме Андрею отец восклицал: «Ведь никому не известно, есть ли у тебя талант, который стоил бы траты стольких сил, чтобы пожертвовать ему всем! А вдруг – нет!» И далее следовал закономерный в таких случаях, а потому навязший в зубах призыв к благопристойности, а также совет продолжить учебу в школе, «поступить в высшее учебное заведение, получить любое образование и хоть год поработать в этой (точных знаний) области, а потом, если потребность в искусстве останется (останется, если талант превышает способность любительского сорта) – заняться, чем угодно, хоть обучением в актерском ВУЗе».

Итак, вопросы отца повисли в воздухе, но породили совсем другие вопросы, на которые должен был отвечать сын, причем делать это самостоятельно, по собственному разумению, растянув эту мучительную процедуру на долгие годы.

Что такое талант и как ощутить его наличие?

Впоследствии Андрей Тарковский хоть и косвенно, но все-таки ответит на этот «проклятый вопрос»: «Талант не дается Богом, а Богом человек обрекается на то, чтобы нести крест таланта, ибо художник – существо, стремящееся к владению истиной в конечной инстанции».

Однако уже сама по себе обреченность (это слово довольно часто встречается в текстах Андрея Тарковского) есть приговор, есть синоним страдания и несвободы, есть испытание несением креста, выдержать которое могут немногие. Вернее, немногие могут его пережить.