Вселенная Тарковские. Арсений и Андрей - [43]
«Отче наш, сущий на небесах! да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки».
Молитву он читает громко, настойчиво, словно требует от Того, к Кому обращается, незамедлительного ответа и скорой помощи – хлеба жаждет, прощения, и избавления от лукавого требует, спасения от лютой смерти.
А ведь Андрей всегда был уверен в том, что с Богом нельзя разговаривать в таком тоне.
На «Рублеве» во время съемок эпизода взятия ордынцами Владимира загорелась крыша Успенского собора XII века. То есть в кадре должны были работать дымовые шашки, положенные в специальные жестяные кюветы с песком. Но почему-то песок не насыпали, жесть раскалилась, и запылали деревянные перекрытия.
Вот что рассказала автору этих строк Алиса Ивановна Аксенова, директор Владимиро-Суздальского музея-заповедника. В тот день ей сообщили, что горит крыша Успенского собора, и вызвали пожарных. Алиса Ивановна приехала в гостиницу «Владимир», где тогда жила киногруппа. Тарковский нервно ходил по комнате, заламывал руки, грыз ногти и почти не мог говорить, чуть не плакал. Андрон Кончаловский, соавтор сценария, развалившись в кресле, сообщил, что уезжает в Москву, потому что все это его вообще не касается. В результате пожар был потушен, и вскоре съемки были возобновлены, однако взаимоотношения с «киношниками» сложились не самые дружеские. Осадок, что называется, остался.
Из книги Андрея Тарковского «Запечатленное время»: «Мне всегда казалось, что любой человек, как и любой художник (как бы далеко ни отстояли художники-современники друг от друга в своих позициях, эстетических и идейных пристрастиях), не может не быть закономерным порождением окружающей его действительности… Ясно, что всякий человек выражает свое время и несет в себе определенные его закономерности независимо от того, приятно или неприятно кому-то с этими закономерностями считаться или знакомиться с теми сторонами действительности, на которые закрывают глаза. Как я уже писал, искусство прежде всего воздействует не на разум человека, а на его эмоции».
Следовательно, прав был Арсений Александрович, говоря, что излишняя эмоциональность, порой приводящая к слепоте и даже безумству, есть семейная черта Тарковских. Первые симпатии, первая влюбленность, а лишь потом проникновение внутрь, в глубину, очень часто приводящее к разочарованию, к пониманию того, что ошибся, что чувства ушли и остались лишь раздражение и холод в сердце.
Расставание с Антониной Александровной Бохоновой было мучительным. Разлад между ними начался в самом конце войны, а инвалидность Арсения, его неустроенность, беспомощность, невостребованность как поэта (а не как переводчика) только усугубили эту пропасть.
Когда развод стал неизбежен, выяснилось, что Антонина Александровна неизлечимо больна, но возврата назад уже не было.
Она ушла из жизни 22 марта 1951 года.
На ее смерть Тарковский откликнулся следующими строками:
«Ложное воспоминанье» как уверение себя в том, что минувшего не существовало вообще, вернее сказать, оно было вовсе не таким, каким его когда-то рисовало воображение – смутной догадкой было, ошибкой, неистовством в конце концов, однако пробуждающим при этом надежду на новую, торжественную и еще более немыслимую романтическую мифологию.
Это качество от отца унаследовал и Андрей.
Первая жена Андрея Арсеньевича Тарковского Ирма Яковлевна Рауш вспоминала: «Андрей повез меня в Голицыно – там у его отца была небольшая дача. В Андрее по этому поводу чувствовалась какая-то торжественность, а я всю дорогу из духа противоречия валяла дурака. Когда мы приехали, Арсений Александрович был один. Кругом книги и пластинки, у окна большой телескоп на треноге. Звучала музыка, Арсений Александрович пластинку снял, Андрей поставил было вновь, но он снова как-то мимоходом ее убрал. Я не помню, о чем разговаривали – вроде бы и ни о чем, но я притихла и намертво замолчала. Внешне они вроде бы и не похожи, но нельзя было ошибиться, что это отец и сын. Может быть, внутренняя духовная конструкция была общей… Мне многое стало понятнее в Андрее. До меня каким-то образом дошло, каким через несколько лет станет Андрей. У Арсения Александровича были удивительные глаза – мудрые и добрые – и взгляд, как будто он и с вами, но между тем заглянул мимоходом, из вежливости… Все это я, вероятно, разглядела по-настоящему позже и поняла, что объединяет стихи отца и фильмы Андрея. Они обладают свойством пробуждать в человеке то, о чем он только смутно догадывается».
Глава 10
Перемена участи
Этого молодого человека в желтом пиджаке, с набриолиненными волосами, зачесанными назад, в шляпе «борсалино» и стильном пальто «в елочку», в Замоскворечье знали, конечно, многие. Андрей являлся «звездой» школьного драмкружка, а впоследствии и театральной студии, репетиции которой проходили на сцене Дома пионеров на Большой Полянке.
