Вселенная Тарковские. Арсений и Андрей - [42]

Прощаясь с Ахматовой в 1966 году на Комаровском кладбище, Тарковский скажет: «Никогда еще на долю женщины не выпадало столь мощного поэтического дарования, такой исключительной способности к гармонии, такой непреодолимой силы влияния на сердце читателя».

«Гармония», «мощное дарование», «непреодолимая сила» – эпитеты, которые в полной мере характеризовали и саму увлекающуюся натуру отца. Другое дело, что эти восторженные определения всякий раз адресовались посторонним людям, безусловно, великим, талантливым, даже гениальным, но посторонним, как, впрочем, и внимание. Это, можно предположить, рождало ревность, особенно детскую, затаенную обиду, ощущение нехватки любви и ненависть к тому, что эту любовь забирает. Беспомощность от понимания собственной богооставленности, слабость как болезненное состояние перед необходимостью преодолевать недомогание, озноб, жар, как это бывает в детстве, когда болеешь ветрянкой или корью, блуждаешь в мареве видений, вызванных высокой температурой.

Так и Сталкер блуждает, пробирается по коридорам без потолка, по полуобвалившимся карнизам, проваливается в трубу, одежда его насквозь промокла, а голос разносится эхом по подземелью, выход из которого где-то рядом, но это нисколько не облегчает его поиск. Говорит при этом негромко, почти полушепотом, словно общается со своим вторым «я»: «Пусть исполнится то, что задумано. Пусть они поверят и пусть посмеются над своими страстями, ведь то, что они называют страстью, на самом деле не душевная энергия, а лишь трения между душой и внешним миром. А главное – пусть поверят в себя и станут беспомощными, как дети, потому что слабость велика, а сила ничтожна! Когда человек родится, он слаб и гибок, когда умирает, он крепок и черств. Когда дерево растет, оно нежно и гибко, а когда оно сухо и жестко, оно умирает. Черствость и сила спутники смерти, гибкость и слабость выражают свежесть бытия, поэтому, что отвердело, то не победит».

Однако здесь отец и сын, лирический герой и реальный человек, романтик и реалист сталкиваются с противоречием, которое трудно объяснить и крайне мучительно преодолеть. Речь идет вот о чем. Как правило, отрицая и порицая что-либо, невольно подпадаешь под обаяние этого отрицания, совершенно находя его душеполезным и плодотворным. Произнесение обличений, что и понятно, лежит на поверхности, порой абсолютно не затрагивая внутреннего устроения и глубинного понимания ситуации. Критикуя романтизм и самовлюбленного автора за поверхностность, пошлость и эгоизм, Тарковский внутренне оправдывает такое поведение как в творчестве, так и в жизни с той лишь поправкой, что самому ему, конечно, удастся избежать ошибок, допущенных отцом.

Впрочем, это и объяснимо, ведь он видел все, он помнит все и не допустит повторения, следуя, как ему кажется, не пространным, но узким путем вослед словам Спасителя из Нагорной проповеди: «Входите тесными вратами, потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими».

На гребне холма снег обтаял черными языками, которые напоминают монашеские мантии, что сохнут на ветру.

Минуя заборы, покосившиеся под напором сугробов, и проламывая острый слюдяной наст, на вершину холма, который по той причине и называется горовосходным, медленно идет процессия.

Шаг за шагом.

Это движение не остановить.

Всадники наблюдают за происходящим издалека.

Дети и собаки сидят на снегу, улыбаются, смотрят друга на друга.

Впереди процессии человек в лаптях и рваном сукмане, напяленном на голое тело, тащит огромный сосновый крест. Человек едва двигается под тяжестью креста, скользит, падает, и крест валится в снег. Тут же по команде худого старика в высокой войлочной шапке к упавшему человеку бегут молодцеватого вида станичники, подхватывают его под руки и продолжают тащить наверх кручи. Крест же поднимают люди из процессии, и восхождение продолжается.

На снегу у самого подножья холма сидит женщина с непокрытой головой и всклокоченными волосами. Она совершенно безумным, остекленевшим взглядом смотрит перед собой, шевелит потрескавшимися губами, видимо, даже что-то и говорит или молится, но разобрать ее слова невозможно.

Наконец процессия добирается до вершины кручи, и станичники тут же начинают устанавливать крест в заранее выкопанную в мерзлой земле яму, приваливают его камнями, притаптывают, присыпают снегом, после чего они разжигают костер, вокруг которого собираются все, кто взошел на холм, кроме того – в лаптях и рваном сукмане, который нес этот крест.

Всадники, до того момента безучастно наблюдавшие за происходящим, теперь начинают разгонять детей и собак, а также выстроившихся вдоль покосившихся заборов зевак. Волна криков, детского плача и собачьего воя нарастает, кто-то бежит по снегу, кто-то съезжает с холма по льдистому насту, кто-то опрокидывает только что наполненные из ручья ведра с водой, которая тут же и замерзает, лошади дико таращатся по сторонам, а худой старик в высокой войлочной шапке смотрит на все на это с высоты.

Глаза его слезятся.

Он поднимает руку вверх, и наступает полная тишина, в которой только слышно, что тот, которого сейчас должны распять на кресте, громко молится: