Вселенная Ивана Ефремова. Интуиция «Прямого луча» - [21]
И снова наваливается на Левина тоска вечного непонимания.
Неужели мы (люди) навсегда одиноки, никогда не поймем друг друга?
«Так же буду сердиться на Ивана кучера, так же буду спорить, некстати высказывать свои мысли, — думает Левин. — Так же будет стоять стена между мной и другими, даже между мною и женой моей».
Вечность и непонимание.
Непонимание и вечность.
Вот главное. Вот ради чего пишут о несчастной Анне Аркадьевне и о приключениях на железной звезде. Пишут — с надеждой.
«Все же жизнь моя теперь, независимо от всего, что может случиться, не только более не бессмысленна, как прежде, но имеет несомненный смысл добра, который я властен вложить в нее!» Сложно, не просто сказано. Пришлось самому добираться до сути.
Но, похоже, я добрался, потому что наша переписка с Иваном Антоновичем приобрела какое-то новое измерение. И я сам начал относиться к книгам иначе. Неважно, «Туманность Андромеды» была у меня в руках или «Анна Каренина».
Вряд ли Иван Антонович придавал какое-то значение этой истории, он, наверное, скоро вообще забыл о ней, но я-то знаю, я прекрасно знаю, что не только первый искусственный спутник Земли, не только «Туманность Андромеды», не только мои давние палеонтологические сезоны, не только чтение прекрасных глубоких книг изменили мою жизнь и направили ее в верном направление, но и тот совершенно замечательный вопрос Ивана Антоновича. Так что, дай Великий Космос каждому из нас своего Ефремова.
Дмитрий Быков: «В 90-е годы в России возобладала твердая вера в то, что капитализм (и лучше бы самый дикий) есть высшая и последняя стадия всего, а человек — нереформируемая грубая скотина. Демократия, по Черчиллю, есть лучшее из худшего, а потому не следует и рыпаться, ибо любая утопия в предельном ее развитии неизбежно ведет к насилию, крови…
Позиции Ефремова в общем виде сводились к тому, что ежели. человек не довольствуется нынешним своим состоянием и верит, что в перспективе возможна антропологическая революция, его ожидает еще множество приключений и немало формаций поинтереснее капитализма.
Ефремов, едва ли не самый живописный персонаж в истории русской словесности, обладал способностями, которые в таком букете и такой степени развития будут встречаться, пожалуй, разве что в эпоху Великого Кольца. Силач, боксер, рослый красавец (отец и вовсе хаживал на медведя с рогатиной), человек с фотографической памятью, знавший наизусть всего Брюсова и почти всего Блока, страницами цитировавший на память Грина и Дойла, основатель новой отрасли палеонтологии (именно за свою «Тафономию» он получил Госпремию), геолог, зоолог, путешественник, философ, историк, обладатель глубокого баса и абсолютного слуха…
После «Туманности», прославившей его во всем мире, Ефремов написал, вероятно, самое странное свое сочинение, глубоко и многослойно зашифрованный роман «Лезвие бритвы», которого, пожалуй, без «Часа быка» не понять.
Книга вышла в 1963 году и была во всех интеллигентных домах; хитро завернутая фабула с магическим кристаллом, отнимавшим память, выдумана главным образом для маскировки. Гораздо сложнее была главная, тщательно упрятанная ефремовская мысль о том, что все великое и прекрасное в мире существует на лезвии бритвы, на тончайшей грани между диктатурой и анархией, богатством и нищетой, сентиментальностью и зверством; человек — тонкий мост меж двумя берегами, над двумя безднами. Человек и есть это самое лезвие бритвы, и он обязан из двух выбрать третье — потому что любой другой выбор неотвратимо ведет в инферно. Весь Ефремов зовет, требует, тормошит: не думай, что ты высшая ступень эволюции, что твой удел — зловонный хлев этого мира, что ты всего только высокоорганизованное животное, обреченное вечно терзать себе подобных, или подчиняться им! Разуй глаза: мир блещет и дразнит, но все в этом мире построено на доминировании, на зависимости от среды, на подавлении воли — хочешь ли ты этого? Готов ли ты вечно пребывать в детерминизме или в какой-то момент вспомнишь о своем высшем предназначении и перерастешь, наконец, скудную человеческую оболочку? Рано или поздно время великих утопий вернется, и если не удалась русская попытка воплотить их — может удасться другая, на новой почве и с другим, менее живучим историческим бекграундом. Отказ от мечты, от утопии, от будущего — самая страшная и глупая ошибка постсоветской России; но, может, она начнет опять читать Ефремова? Не знаю. А хорошо бы».
РАЗРЫВАЯ ГРОМАДУ ЛЕТ
Адам Галис
(предисловие Ольги Ереминой)
Что чувствует археолог, очищая от глины артефакт, подобных которому не находили прежде? Что ощущает палеонтолог, когда обнаруживает неизвестный ранее вид древнего обитателя Земли? Скрытую от самого себя радость, смешанную с сомнением — опасливым неверием в удачу и в то же время ощущением явного открытия.
Именно так можно описать мои чувства, когда в июне 2016 года в РГАЛИ — Российском государственном архиве литературы и искусства — я обнаружила папку с неизвестным мне интервью с Иваном Антоновичем Ефремовым и девятью письмами, напечатанными на хорошо знакомой мне машинке с его исправлениями, дополнениями и подписью. Полтора десятка лет я посвятила изучению жизни и творчества Ефремова, написала в соавторстве с Н. Н. Смирновым книгу о нем, которая вышла в серии «ЖЗЛ», вместе мы подготовили к изданию «Переписку Ивана Антоновича Ефремова» в полторы тысячи страниц. И вдруг я встречаю имя человека, которое не слышала ранее ни от кого, и вижу девять писем, адресованных лично ему.
