Всегда настороже. Партизанская хроника - [15]

По небу, словно чем-то напуганные, неслись облака. То наступала полная тьма, то становилось светлее. Циглера вели к заброшенному карьеру за охотничьим домиком. Когда его привязывали к толстому буку, он стал канючить, чтобы ему сохранили жизнь.

— Господа… за что вы меня убиваете? Я не делал ничего плохого, факт… Я к чехам отношусь хорошо, это факт…

Неизвестные выстроились в шеренгу в нескольких шагах от него.

Один из них приказал:

— Расставь ноги!

Голос показался Циглеру знакомым. Он не понимал, чего от него хотят.

— Расставь ноги, говорю тебе… Пошире, — снова произнес тот же голос.

Когда Циглер все же не выполнил команды, он добавил:

— Смотри, себе же сделаешь хуже.

Заговорил автомат. Циглер поспешно расставил ноги, так что веревка врезалась в тело и заболели все мышцы, напряженные до предела — он старался расставить ноги как можно шире, потому что как раз между ногами пули стали отщеплять щепки от ствола, к которому он был привязан. Щепки летели в разные стороны. Один стрелял немного выше, другой левее, третий правее, и Циглер весь напрягся — он то пригибался, то выпрямлялся, становился на носки, насколько позволяли веревки, и бормотал про себя немецкие молитвы, которые, наверно, не вспоминал с самого детства.

— Это тебе наука — чтобы не донимал людей, — сказал наконец человек, голос которого уже раньше показался Циглеру знакомым. Остальные засмеялись. — Теперь ты знаешь, что тебя может ждать!

Циглер уже не мог стоять и повис на веревке. Когда его отвязали, он рухнул на траву.

Неизвестные давно ушли, а Циглер все еще лежал. Прошло немало времени, прежде чем он пришел в себя и на четвереньках дополз до дома. Ни одна пуля не задела его, но кальсоны пришлось сменить.

Выйдя из леса на шоссе, Папрскарж неожиданно наткнулся на крестьянина Ногавицу.

— Здравствуй, Йозеф, здравствуй! Слыхал, что ты вернулся, слыхал, — юлил Ногавица, который явно был не рад встрече.

Папрскарж знал, что Ногавица избегает его. Он самый богатый крестьянин в округе, а Папрскарж уже не директор, просто бывший арестант. Была и еще одна причина. Когда Папрскарж находился в тюрьме, Ногавица как член школьного совета отказал Милушке, когда она попросила дров; и хотя ей нечем было топить, он предложил вместо них деньги, да еще по твердой цене. А что в те времена стоили деньги — какие-то несколько жалких сотен! Когда Милушка отказалась, он положил эти деньги на ее имя в рожновской сберегательной кассе, а дрова кому-то продал. Всякого добра у него — не счесть, а ему все мало, все тащит к себе. Конечно, он хорошо помнит об этих злополучных дровах арестованного учителя…

Ногавица давно уже скрылся из виду, а Папрскарж все еще думал о нем. «Боится, как бы я его не выдал. Ногавица ведь тоже кое-что знал об организации. Зря боится, это со мной и умрет — никто ничего не узнает!»

И помимо его воли перед ним возникло лицо капитана Гавранека, снова вспомнилось, как он изумился, увидев Гавранека на пороге камеры.

— Камера номер пятьдесят пять, один человек, — отрапортовал Гавранек.

Слижек-Штюрмер покачивался на каблуках.

— Кто это? — спросил он его, показывая на Папрскаржа, стоявшего рядом.

— Директор школы Иозеф Папрскарж.

Ошеломленный Папрскарж уставился на Гавранека.

— Ты был у него? — продолжал Слижек-Штюрмер.

— Был.

Папрскарж остолбенел.

— Ну а ты? Вспомнил его? — обратился к нему гестаповец.

— Да, теперь я узнаю этого пана, — заикаясь, пробормотал Папрскарж, — он был у меня однажды, но кто он и чем занимается — не знаю. Он мне не представился.

Слижек-Штюрмер запер дверь и повел его на этаж выше. Открыл камеру.

— Камера номер… — послышалось с порога.

— Хорошо!

Перед Папрскаржем стоял поручик Фабиан.

— Кто это?

— Директор Йозеф Папрскарж из Бечвы.

— Вы были у него?

— Был.

Горькое чувство охватило Папрскаржа. Но все же он попытался выкрутиться.

— Простите, не можете ли вы сказать, когда вы были у меня и что там делали?

Гестаповец резко захлопнул дверь и приказал:

— Марш!

Папрскарж, спотыкаясь, побрел через двор на допрос. Он не был подготовлен к такому удару.

— Вот теперь мы тебе покажем, как врать! — пригрозил Слижек-Штюрмер.

Комиссар сидел в кожаном кресле, вытянув ноги, курил и злорадно улыбался:

— Ну а теперь все по порядку, но только смотри: говорить правду!

Папрскарж про себя отметил, что еще минуту назад Слижек-Штюрмер стал ему тыкать, а сейчас и в переводе слов Гинтингера переделывает «вы» на «ты».

— Я вспомнил, — начал Папрскарж, — что эти два пана действительно приезжали ко мне в школу. Их лица мне знакомы, но кто они — не знаю. Они не представились, когда разговаривали со мной.

— Чего они от тебя хотели?

— Говорили о какой-то организации, но я отказался вступить в нее. Больше ничего не знаю.

— О чем они спрашивали?

— Я впервые видел этих людей, и поэтому мы не могли доверять друг другу. Они задавали самые различные вопросы: есть ли у нас граждане немецкой национальности, как граждане смотрят на политическую ситуацию, думал ли я о том, как пробудить в гражданах чувство патриотизма и объединить их, если немцы по какой-то причине уйдут от нас. Я ответил им, что граждан немецкой национальности у нас нет, люди политикой не интересуются…