Всё возможное: Как врачи спасают наши жизни - [39]

Доходы врачей за вычетом издержек составляют довольно небольшой процент от стоимости медицинских услуг. Но мы ответственны за большую часть расходов. Пациентам, которых я принимаю в течение одного дня, я делаю назначения на разные услуги примерно на 30 тысяч долларов – в виде консультаций специалистов, хирургических процедур, лечения в стационаре, рентгеновских снимков и лекарств. А от того, насколько хорошо возмещается стоимость этих услуг, зависит и моя щедрость. Здесь не избежать денежных вопросов, как и борьбы между соображениями целесообразности и выгоды.

Помню, 12 лет назад я получил счет за операцию на сердце, которая спасла жизнь моему сыну Уокеру. Общая сумма в нем составила почти четверть миллиона долларов. А сколько я заплатил? Пять долларов – таков был размер моей доли в стоимости первого осмотра в приемном покое и работы врача, который понял, что наш бледный и ослабший мальчик страдал от сердечной недостаточности. Тогда я был интерном и не имел возможности оплатить сколь-нибудь существенную часть его медицинских расходов. Если бы нам с женой пришлось это делать, лечение сына обанкротило бы нас. Но страховка означала, что всем – и нам, и врачам, и медсестрам – пришлось думать только о его потребностях. Это было прекрасно. Но это также и источник того, что экономисты называют «риск недобросовестности»: когда счета оплачиваю не я, меня не волнует, сколько было потрачено на спасение моего ребенка или сколько за это запросили. С моей точки зрения, все члены медицинской бригады заслужили миллион долларов за то, что они сделали. Расходы покрывали другие, поэтому разбираться в правомочности цены пришлось им. Отсюда и состязательные отношения пациентов и врачей со страховщиками. Независимо от того, предоставляется ли страховка государством или корпорациями, нет никаких причин думать, что битвы по поводу запрошенных сумм, не принятых к оплате счетов, игры с предварительным одобрением когда-нибудь закончатся.

Учитывая проблемы с оплатой, поражает то, насколько существенными остаются выплаты возмещения за медицинскую помощь. Врачи в Соединенных Штатах сегодня получают большие суммы компенсаций, чем врачи в других странах мира[21]. Наши доходы более чем в семь раз превышают доходы среднестатистического американского наемного работника, и со временем этот разрыв только увеличился. (В большинстве промышленно развитых стран это соотношение меньше трех.) Это позволяет американской медицине привлекать в свои ряды множество прекрасных специалистов и удерживать врачей, готовых работать более напряженно, чем представители практически любой другой профессии. В то же время мы как страна мало заботимся о незастрахованных. Каждый седьмой американец не имеет страховки, а в ближайшие два года каждый третий в возрасте до 65 лет в какой-то момент потеряет ее. Эти люди не могут претендовать на государственные программы по бедности или по старости, но их рабочие места недостаточно хороши, чтобы обеспечить им льготы. Им сложно найти врачей, которые возьмутся за их лечение, они гораздо чаще становятся банкротами из-за счетов за медицинские услуги, и велика вероятность, что такие проблемы, как высокое кровяное давление, болезни сердца, аппендицит и рак, у них останутся незамеченными или пациенты не получат должного лечения[22]. Наша хитроумная система страхования оставляет пробелы тут и там. В один прекрасный день это должно измениться.

Через несколько дней после того, как заведующий хирургическим отделением предложил мне работу, я снова пришел к нему и назвал свою цифру.

«Годится», – сказал он, и мы пожали друг другу руки. Теперь уже мне очень неловко рассказывать, сколько я зарабатываю. Мы поговорили еще немного о том, как вписать в график исследовательскую работу, сколько у меня должно быть ночных дежурств и как мне выкраивать время для моей семьи. Перспективы новых обязанностей наполнили меня и радостью, и страхом.

Однако, когда беседа уже подходила к концу, я понял, что не задал последний важный вопрос.

«Что покрывает медицинская страховка?» – спросил я.

Врачи в камере смертников

14 февраля 2006 года окружной суд Соединенных Штатов вынес беспрецедентное решение о смертной казни путем инъекции убийце Майклу Моралесу в Калифорнии[23]. Постановление предписывало государству предоставить врача, а именно анестезиолога, который будет лично контролировать приведение смертного приговора в исполнение, или кардинально изменить стандартный протокол смертельных инъекций. Согласно этому протоколу, сначала вводится анестетик тиопентал натрия в таких массивных дозах, от которых в течение одной минуты должно остановиться дыхание и угаснуть сознание; затем парализующее средство панкуроний, после которого следует смертельная доза хлористого калия. Судья, однако, обнаружил, что, как показывали записи в журналах исполнения приговоров, шестеро из последних восьми заключенных, казненных в Калифорнии, все еще продолжали дышать, когда техники вводили им парализующее средство; это открытие заставило всерьез заподозрить, что от парализующего средства заключенные ощущали удушье, как если бы их хоронили заживо, и сильную боль от введенной дозы калия. Согласно Восьмой поправке к Конституции, предусматривающей запрет жестоких и изощренных наказаний, такое было неприемлемо. Поэтому судья распорядился, чтобы в камере приговоренного присутствовал анестезиолог, который мог бы убедиться в том, что заключенный действительно находится без сознания и можно вводить вторую и третью инъекции, либо чтобы за казнью с использованием только тиопентала натрия наблюдал врач общего профиля.