Все прекрасное началось потом - [53]
Поспешив к выходу на перрон, ты застал ближайший рейс.
Рейс 522 Alitalia[55] приземлился в аэропорту Ла-Гуцардиа, в Нью-Йорке, точно по расписанию.
Утро было великолепное, в небе кружило множество птиц.
Из аэровокзала ты прошел до гостиницы в Куинсе[56], перемахнув через скоростную автостраду. Тебе сигналили машины.
В гостинице ты прожил с неделю, питаясь на завтрак бесплатными рогаликами и наблюдая из окна гостиничного номера за машинами, проносящимися по Гранд-Сентрал-Паркуэю. Несколько раз шли ливни, правда, короткие.
В гостинице за это время не случилось ничего необычного, за исключением того, что как-то раз тебе пришлось просидеть весь день нагишом, – когда ты сдал свой костюм с рубашкой поло в прачечную. Ты грелся, подолгу сидя в ванной под включенный на полную громкость телевизор.
В последний день твоего пребывания в Куинсе ты подсчитал, что прошло три недели с тех пор, как ты разговаривал с Джорджем, – тогда ты сел за итальянскую пишущую машинку и отпечатал ему коротенькое письмецо, собираясь отправить его по сицилийскому адресу, который Джордж подшил к подкладке твоей левой тапки.
Из Куинса ты уехал во вторник – и уже рано утром в среду был в аэропорту Кеблавик, в Исландии.
Аэропорт напомнил тебе картинную галерею – любопытными скульптурами бегунов и высоченными сплошными окнами.
Трое немцев завтракали и потягивали пиво. Ты сел за столик и тоже заказал себе пива. В аэропорту ты провел тринадцать часов – и почти все это время пил.
Потом сел на рейс 1455 до Лондона.
И оттуда отправился в долгий полет до Токио.
А оттуда – в австралийский Брисбен.
Потом – в Окленд.
Питался ты в самолетах, да и спал большей частью в воздухе.
Экипажи континентальных авиалиний, безусловно, были самыми внимательными, и, когда ты садился на континентальный рейс, тебе было все равно куда лететь.
На рейсе Королевских линий[57] из Касабланки какой-то мальчуган проник в кабину летчиков, покуда другие пассажиры загружались на борт, а пилоты занимались тем, что болтали с девицами из бизнес-класса. Минут через пять юный «пилот» запустил двигатель и уже почти убрал шасси…
Иногда на твоем рейсе яблоку негде было упасть, и ты думал – кто мог бы сидеть на твоем месте… и куда он не полетел по твоей милости.
Иногда ты просиживал в аэропорту рядом с утерянным багажом до тех пор, пока по громкоговорителю не объявляли пункт назначения, который возбуждал твое любопытство.
Чтобы переночевать в какой-нибудь гостинице, ты выходил из аэровокзала и просто садился в первый попавшийся автобус, в котором не спрашивали, куда тебе надо, – даже если этот автобус был заказной и забирал американских морячков, возвращавшихся на базу подводных лодок в Коннектикуте.
Почти через год, что ты проболтался в воздухе, связь наконец удалось наладить. По пути в Шанхай в каталоге, лежавшем в карманчике твоего кресла, ты вычитал про миниатюрные спутниковые факсимильные аппараты (и купил парочку таких). После посадки оба аппарата доставили к тебе в гостиницу. Записав их номера, ты попросил консьержа переслать второй аппарат (с номером твоего факса на коробке) Джорджу по его сицилийскому адресу.
Спустя пару недель в гостинице, в Амстердаме, твой факс зажужжал. Вспыхнули зеленые лампочки. Ты достал из ящика стола чистый лист бумаги и заправил его в аппарат, как это проделывал бобер на рисунке в инструкции, на странице 732.
Глава сорок первая
Как-то раз, на второй год перелетов по всему свету, ты случайно, как бы невзначай глянул в иллюминатор – может, самолет чуть отклонился от курса и пролетает над Афинами по пути в Объединенные Арабские Эмираты.
Ты сильно закусил губу – до крови.
Стюардесса заметила, что у пассажира, сидящего в кресле, течет кровь. Она принесла тебе воды и осведомилась – может, нужна аптечка.
– У вас есть аптечка?
– Конечно, – ответила стюардесса.
Она дала тебе бактерицидный пластырь и успокоительное – оно подействовало почти мгновенно. Ты уснул и видел сон: ты плывешь под водой, под зыбким покровом Эгейского моря, задержав дыхание на немыслимо долгое время.
Прямо впереди ты замечаешь тело Ребекки – оно запуталось в водорослях. Ты плывешь к нему, но течение вдруг подхватывает его и уносит с собой. И бьет о подводные камни, мотая туда-сюда, а рядом, мимо изъеденными гнилью остовами затонувших торговых кораблей проносятся косяки макрелей, рассекаясь на мелкие стайки. И ее волосы, точно языки пламени, медленно ко-лышатся под напором течения.
Затем у нее с ноги срывается босоножка – ее начинает кружить в водовороте и безвозвратно уносит прочь. Ты помнишь, где видел эту босоножку. Помнишь обе ее босоножки – 37-го размера, лежавшие утром у постели.
Проснувшись, ты увидел, как какие-то женщины в парандже копошатся в поисках снеди в своей поклаже, помещавшейся на багажной полке у них над головой.
Где-то скулил младенец.
Почему же она не повернула назад и не поплыла к тебе?
В сотнях милях отсюда, в Греции, было утро. Деревья ломились от апельсинов даже зимой. Ты представил себе вереницы машин на светофорах. Такси на гавных проспектах вокруг площади Омония[59]. Старушки в черном, посиживающие на церковной паперти в жестких башмаках, повернутых в одну сторону. Ты представил себе и свою старую квартирку. Письменный стол со столешницей, в которой отражались пролетавшие за окном птицы.
