Все прекрасное началось потом - [15]

Генри сложил тарелки со стаканами в раковину и включил кран. Ребекка, присев за кухонный стол, наблюдала за ним. Стол был из темного дерева. На нем стояла терракотовая солонка и миска с лимонами. Кухня была ярко освещена.

– Пожалуй, займусь этим завтра, – сказал он, оглядывая груду посуды вперемешку с ножами и вилками.

Он подошел к холодильнику, достал оттуда подносик с пахлавой и большим ножом нарезал ее треугольными ломтиками. Пластмассовая ручка у ножа была расплавленная и бесформенная от соприкосновения с раскаленной кастрюлей.

Генри сдобрил каждый ломтик сливками и передал один на блюдце, вместе с вилкой, Ребекке.

– Мне больше ничего не хочется, – сказала она. Подержав какое-то время блюдце на весу, он поставил его перед собой.

– Тогда поделим мой.

Они молча пережевывали сладкую сытную пахлаву. Ребекка посмотрела на сливки.

– А как твоя фамилия? – полюбопытствовала она.

– Блисс.

– Шутишь! – удивилась она. – Блисс?[13] Это же вроде как блаженный?

Рот у него был набит битком – и он просто кивнул.

– Генри Блисс, – рассмеялась она. – Выходит, ты у нас Блаженный, так?

– Причем самый что ни на есть, по высшему разряду, – подтвердил Генри, сглотнув.

– Генри Блаженный, – проговорила она. – Как мило, Генри Блаженный, Генри Блаженный, Генри Блаженный…

Генри на мгновение перестал жевать.

– А у тебя какая фамилия?

– Батиста[14].

– Да ну!

И они оба расхохотались, сами не зная почему.

Тут Ребекка заметила, что свет слишком яркий. Генри зажег свечи и выключил лампочку. Их лица слегка отсвечивали в полумраке. Генри прикурил сигарету и передал ее Ребекке.

– Даже не верится, что я обедала с мужчиной, которого подцепила в Монастираки, – сказала она.

– Это не ты, а я подцепил тебя на приманку – книжку. Кстати, а где она? – спросил он и только сейчас понял, что случилось, прежде чем он открыл рот.

– В фойе… в музее, – сказала она. – Может, сходим туда завтра?

– Завтра мне уезжать.

– Надолго?

– Дней на восемь.

– Буду скучать, ладно? – с напускной грустью проговорила Ребекка.

Генри улыбнулся.

– Пожалуйста, если хочешь… надо смотаться в Кэм-бридж, на лекции по технологии радиоуглеродного датирования, мой шеф считает – мне будет полезно послушать.

– Открытку пришлешь?

– Непременно… да не грусти ты так! Разлука греет сердце, верно?

– Поживем – увидим, – ответила Ребекка.

Генри поставил свой стакан и провел рукой над пламенем свечи.

Они посмотрели друг на друга.

– Agapi mou[15], – сказал он. – Любовь моя.

Ребекка взяла свой стакан и встряхнула – его содержимое закружилось в водовороте, точно крохотный океан, подвластный ее молчаливой воле.

– Это просто такое выражение, – спохватился Генри. – Похоже, я перебрал.

– Прости, – сказала она, передавая ему назад сигарету. – Я только сейчас сообразила, что она у нас одна на двоих. Думаю, тебе нужно знать: у меня вроде как есть парень.

Генри отпрянул от пламени свечи.

– Черт! – сказал он и посмотрел на нее. – Ты это серьезно?

– На самом деле он совсем не мой, да и видеть его я больше не желаю. – Она потянулась за другой сигаретой. – Похоже, я тоже малость перебрала.

Генри сказал со сдержанным спокойствием:

– Не обижай его.

– Ты о чем?

– Может, он тебя любит.

Ребекка вздохнула.

– Может, и так.

– Тогда не обижай его.

– Почему ты это говоришь?

– Потому что, будь я твоим парнем, мне бы хотелось, чтобы у нас все было серьезно.

– Он не мой парень – даже не знаю, зачем я это брякнула. Ладно, а что такое серьезно, по-твоему?

– Спроси меня через год, – сказал Генри, – может, тогда и отвечу.

Сквозь жалюзи потянуло прохладой.

Генри встал и перегнулся через стол, собираясь ее поцеловать. Неуклюжесть, с какой он пытался это проделать, мигом была забыта, когда она тоже встала и они вместе двинулись по коридору к его спальне, натыкаясь на своем пути на все подряд. Пол был прохладный – Ребекка ощущала это босыми ногами. В его спальне было темно. Он прикасался к ней очень нежно, раздевая ее быстро, но осторожно.

Платье соскользнуло с нее – и она стояла совсем нагая. Генри потянулся обеими руками к ее бедрам, будто в порыве безмолвной просьбы. Она перехватила его руки и сама приложила их к тем местам на своем теле, какими хотела ощутить их сильно-сильно, – вся ее застенчивость давно растворилась в вине.

Она открыла глаза, лишь когда перестала чувствовать груз его тела. Он был крепкий и тяжеловесный. Слабое чувство, зародившееся в тот день на рынке, переросло в сильную страсть. Что-то тянуло ее издалека туда, где она мгновенно погрузилась в свои грезы. Она крепко уткнулась носом в его плечо и яростно укусила. Он не отпрянул, а, все так же нависая над нею, только крепче напряг мышцы, натянув их, точно струны. Ее тут же закружило в водовороте собственной жизни, где ощущение самое себя оказалось настолько условным и чуждым, что его легко смело силой необыкновенного желания.

Она вцепилась в его черные волосы, порывисто дыша…

Потом они лежали на спине, сцепившись руками. Двое, разделенные обманом чувственного опыта. Кругом была тишина.

Она, точно одинокая капля, повисла на краю бездны сна.

Он держал ее за руку во тьме, и они вдвоем, покинув этот мир, провалились в другой.