Все прекрасное началось потом - [14]

Ребекка сказала, что художник не может изобразить человека, не увидев его хотя бы раз живьем.

Генри благосклонно скрестил руки на груди.

– Только Микеланджело умел возрождать мертвецов, – продолжала она. – Слыхала я историю о том, как нашли однажды римскую статую, притом через полторы тысячи лет после того, как ее изваяли. Она оказалась совершенно целехонькая, вот только у нее недоставало одной руки. И Микеланджело попросили приделать ей новую. Так вот, несмотря на серьезную озабоченность, что новая рука не соответствует пропорциям тела, Микеланджело утверждал, что с анатомической точки зрения никакой ошибки тут нет и что его рука – точная копия утраченной. А через сотни лет какой-то фермер нашел здоровенный кусок мрамора на своем поле неподалеку от Рима, и этим куском оказалась подлинная рука от той самой статуи – ну та, что потерялась.

– И что? – воскликнул Генри, стряхивая пепел с сигареты.

– Она была той же формы и тех же размеров, что и рука, которую изваял Микеланджело.

– Занятная история.

– Не думаю, что я смогла бы зарабатывать себе на жизнь живописью, – призналась Ребекка, – но, если трудиться не покладая рук, можно добиться определенных успехов – достичь уровня, вполне пригодного для того, чтобы выставляться в Париже.

– Очень интересно, – сказал Генри, – аж завидно.

– Завидно?

– Да, – подтвердил Генри, – большинство людей не могут похвастаться такой увлеченностью. И ты со своим усердием – исключение.

Ребекка спросила, испытывал ли он личные переживания, когда выкапывал из земли человеческие кости.

– Нет, хотя – возможно. Я последнее связующее звено с ними.

– А звучит так, как будто ты хотел сказать «надежда» – последняя их «надежда».

Генри на мгновение задумался.

– Но ведь я же ученый и никогда бы так не сказал. Все люди от чего-нибудь умирают, и, если честно, здесь не может быть ничего личного.

Тут он глянул с балкона вниз. Возле фонтана хозяин чистил щеткой свою собаку. Собака, высунув язык, стояла как вкопанная.

– А как насчет вот этих останков? – спросила Ребекка.

Генри улыбнулся ей.

– Интересно, что будет с моими? – рассмеялась она. – Интересно, что от меня останется… кто найдет мои останки?

Генри покачал головой.

– Будет ли кто-нибудь помнить, что я чувствовала? – спросила она, подцепив вилкой последние кусочки рыбы у нее из-под позвоночника.

Генри собрался унести тарелки.

– Вернусь через минуту.

Генри скрылся в освещенной кухне, и Ребекка осталась на балконе одна. Смеркалось. Людей у фонтана прибыло. Трое стариков сбросили обувь. И закурили сигареты. Над ними заклубился дымок – он потянулся тонкими струйками вверх и объял Ребекку теплым ароматом.

– Ты собираешься обратно в Уэльс? – крикнула Ребекка в сторону кухни.

– Нет, – выкрикнул в ответ Генри. – Может, еще вина?

– Oui, oui[12], не откажусь, – крикнула она. – Я же француженка, в конце концов.

Генри вернулся с новой бутылкой и пачкой греческих сигарет.

– А что тебя на самом деле привело в Афины? – спросила она.

– Я археолог – меня интересуют древние могилы.

– Но ведь люди умирают везде.

– Нужно еще, чтобы они умерли давным-давно, – сказал Генри и коснулся ее руки под столом, уже второй раз за вечер. – Больше всего меня интересуют покойники, ставшие таковыми до изобретения письменности, поскольку способ захоронения человека может поведать нам немало о том, что больше всего ценили покойники, когда были еще живыми людьми… Ты выросла где-то под Парижем? – Он плеснул в стакан изрядную порцию вина.

Ребекка покачала головой.

– Кажется, кто-то однажды сказал, что Париж – самый современный из древних городов, а Нью-Йорк – самый древний из современных, – сказал Генри.

– И кто же такое сказал?

– Да вот забыл… а ты всегда занималась живописью?

Она поднесла руку к груди.

– Нет, только сейчас – раньше я несколько лет работала в Air France.

– В Air France?

– Стюардессой.

– Поэтому ты так здорово говоришь по-английски?

Она кивнула.

– А еще я говорю по-итальянски и по-голландски, только вот греческого не знаю.

– Боже мой, – со сладострастным придыханием проговорил Генри. – Какой мужчина не любит стюардесс!

Ребекка с чуть заметным отвращением вскинула брови.

– Мне нравятся их шляпки. Тебе шли такие?

– Пожалуй.

– А тебе попадались трудные пассажиры?

– Ни разу, – рассмеялась она.

– Значит, все они были… ну ладно, расскажи подробней, мне очень интересно, правда!

Ребекка смахнула огненно-рыжую прядь с лица, пригубила вино и заговорила:

– Довольно забавно смотреть на всех этих людей, оказавшихся в небе вместе с тобой… кто спит, кто читает, но большинство таращится в телевизор.

– Правда?

– Мне хотелось их рисовать, а не разносить им подогретые макароны.

– А правда, что летчики пристают к стюардессам?

– Нет, – сказала она, потянувшись к стакану. – По-моему, тебя обманули.

– А форма у тебя осталась?

– Да.

– Правда?

– Может, хочешь, чтобы я пошла и принарядилась?

– Господи, ты это серьезно? – проговорил он. Потом встал, вышел в коридор. И вернулся с чистой пепельницей и одеялом.

– На тот случай, если вдруг продрогнешь, – сказал он.

Они проболтали так еще где-то около часа, приглядываясь друг к дружке в промежутках между фразами. Плеснув остатки вина в стакан Ребекки, Генри собрал все со стола и унес. Ребекка, с сигаретой, пошла за ним.