Все правые руки - [115]

* * *

Ровно в полдень, в соответствие со сценарием во всех трех местах скопления протестующих появились лидеры оппозиции. На Университетскую площадь заявился сам Алексей Анальный, как пасынок русской демократии, в сопровождении многочисленных и доведенных до крайней степени экзальтации поклонниц, а также соратников по ФБК[93] Он вылез из роскошного черного лимузина, бережно поддерживаемый под локотки, аки царь-государь двумя своими клевретами — Белковским и Волковым, одетыми в жару в черные костюмы, словно траурные распорядители. Сам Анальный решил «закосить» под «своего» парня, вырядившись в демократические джинсы и майку с изображением поднятого кверху кулака[94]. Следом за ними семенили две старушенции: брызжущая ядом во все стороны — Евгения Альбац и расплескивающая во все стороны слезы — Лия Ахеджакова. Менее популярные главари оппозиции, уступая безусловное лидерство Анальному нехотя поделили между собой электорат остальных площадей. Болотная приняла Гельмана, Гозмана и Кашина, а Пушкинская — Латынину (срочно вернувшуюся из Латвии ради этого случая), Макаревича и Собчак. Остальные лидеры оппозиционного движения, кто не находился в бегах, должны были присоединиться к колоннам демонстрантов со своими соратниками на улицах столицы. Пока Анальный вместе со свитой пробирался сквозь неистовствующую от лицезрения кумира толпу светских маргиналов к центру площади, некие бравые молодцы уже сложили там из подручной тары, скорее всего из под пива, некое подобие трибуны. На взгляд непредвзятого обывателя зрелище было символичным и симптоматичным: Ленин — на броневике, Ельцин — на танке, Анальный — на бочкотаре. Водевильность происходящего не оставляла сомнений в том, что итог мероприятия будет закономерным и ироничным до сарказма.

* * *

Откуда-то, сразу и не поймешь, взялись переносные, но, тем не менее, мощные ретрансляторы, призванные донести слова лидера до самых отдаленных уголков площади. Бодренько вскарабкавшись на шаткую экспресс-трибуну, Анальный начал свою, как он сам высказался «возможно, последнюю в жизни речь». Вокруг него сразу выросла стена микрофонов. Неизвестно у кого Анальный брал уроки ораторского искусства, чтобы «глаголом жечь сердца». Не исключено, что он учился этому у своего тайного кумира по фамилии Шикльгрубер. Тот тоже был мастером подобных «поджогов». Во всяком случае, все приемы воздействия на толпу он скопировал именно у своего тайного учителя, прах которого был развеян над Шпрее 75 лет тому назад. Начал он свою речь вяло, как бы нехотя, делая частые и не к месту остановки, заикаясь и растягивая слова. Говорил, в общем-то, банальности: о продажности старой и новой власти, о повальной коррупции в стране, о тяготах простого населения, об угрозе коммунистического реализма, о новом феодализме финансово-промышленных олигархах. А его слушателям даже и в голову не приходила вся абсурдность слияния воедино двух взаимоисключающих понятия — «феодального олигархата» и «коммунистического реализма». Но, как говорится, «пипл схавает». Если абстрагироваться от личности самого оратора, то эту часть его речи можно было бы и принять на веру, правда, мешало этому одно маленькое «но». Трибунный витий почему-то, в порыве дискретного склероза забыл, что сам все эти годы являл собой наглядный пример воровства, коррупции, продажности, обмана избирателей и чисто боярской спеси. Постепенно его голос крепчал и становился громче, а сам он становился все уверенней и уверенней. Он начал заводиться от собственных слов. Глаза его сверкали и рука со сжатым кулаком, как и него на майке, все чаще и чаще устремлялась кверху, угрожая небу и его обитателям. Войдя в раж, он уже не вещал, а орал, призывая проклятия на всех, кого считал своими противниками, угрожая не только карами небесными, но и реальной физической расправой. Сам, юрист, он даже не заметил той грани, когда вполне законно высказанное возмущение оборачивается нарушением уголовного законодательства. Хотя, возможно и заметил, но решил, по всегдашней своей самоуверенности, что и эта его очередная выходка будет прощена властями, как ужу было неоднократно. А может быть он и вовсе почувствовал у себя за спиной незримую силу, которая и на этот раз убережет его от ответственности. Тем более что он всерьез рассчитывал поднять народные массы на восстание и взять власть в свои руки. И кураторы из-за рубежа, и соратники в один голос уверяли, что если в 14-м году «майданщикам», собравшим около ста тысяч своих приверженцев в столице Украины, удалось сбросить власть, убоявшуюся возможного пролития крови на улицах, то собрав около двухсот тысяч активных смутьянов и бросив их на штурм властных структур, ему удастся тоже самое. От пришедшего в неистовство своего лидера, толпа и без того наэлектризованная ожиданием, завелась еще сильней. Они вслед за ним яростно поднимали кулаки к небу, скандируя, заранее заготовленные лозунги. На других площадях столицы, за неимением в своих рядах единого и безусловного лидера, ораторы сменяли друг друга. Но в целом, общий сценарий устроителями строго соблюдался, вплоть до хронометража, что тоже наводило на мысли о четкой скоординированности. Видимо, все же протестанты имели какие-то неизвестные или не выявленные до конца средства коммуникации. Исследователи «психологии толпы» указывают на несколько этапов манипулирования ее сознанием ради консолидации и безусловного подчинения. Так вышло и на этот раз. От изобличения и угроз Анальный перешел к этапу «раздачи слонов», а попросту к обещаниям всем тем, кто пойдет за ним в «последний, яростный и решительный бой» всех мыслимых и немыслимых «плюшек» и прочей халявы. Обещал всем и все. Обещал открытые двери в европейскую цивилизацию. Обещал процветание на всех уровнях, при помощи все тех же европейцев и заокеанских друзей, мечтающих вложить все свои средства в экономику России. Бедным он обещал богатство, а богатым, естественно, обещал неприкосновенность их богатств со стороны бедных. Если бы кто-нибудь внимательней вслушался в этот поток сознания, то сразу бы опять уловил алогизм в его призывах и обещаниях. Но в толпе, как правило, трезвомыслящих людей не бывает. Как известно, для русского, впрочем, и всякого другого славянского этноса, нет ничего слаще, чем это любимое слово — ХАЛЯВА. «Подогретая» ненавистью к реалиям и одурманенная сладкими обещаниями всех райских благ, толпа уже была достаточно подготовлена к выполнению любого приказа. Оставалось сделать последний шаг — убедить ее в своих безграничных силах, а затем скомандовать «фас».