Все девушки любят опаздывать - [25]

— Юля, тебе звонят, — и протянул трубку.

— Не — ет… не могу разговаривать. — Я спрятала голову под подушку. — Спать хочу!

— Ответь! — стал настырничать он, отбирая у меня подушку. Растребушил сладкий сон в пух и прах, а сам сел в кресло полностью одетый, с безупречно повязанным галстуком, но какой — то взвинченный, настороженный, нахохленный.

Звонила мама.

— Дочь, сколько вас можно ждать? — с места в карьер отчитала она меня. — Поразительная безалаберность! Борщ готов, я уже чесночные пампушки в духовку поставила, а вы и не чешетесь… Ты что, забыла? Мы с папой ждем вас с Александром Анисимовым на обед!

— А Александр… он… это… — Я чуть не выдала, что Саша спрыгнул с балкона и его местонахождение мне теперь неизвестно. — Он еще спит.

— Ну, так разбуди, поторопи его!.. Кстати, твой фотохудожник нам с папой в целом понравился: далеко не красавец, конечно, и не бог весть какой интеллектуал, но для семейной жизни интеллект не столь важен…

— Мам, если честно, то Санька ушел.

— Как?! Вы поссорились?

— Вроде того.

— Господи, все дети как дети: Вика маленькая, но до чего практичная, самостоятельная. И Севочка — мальчик, а целеустремленный, разумный. Одна ты, Юлия, у нас…

— Что — я?

— Вечно преподносишь сюрпризы!

— Мам, сейчас приеду, — неуверенно пообещала я и нажала кнопку отбоя. Спросила Гриню: — Ты проголодался?

— Как серый волк, — заверил он и согласился пообедать за компанию со мной. Но тут же стал уточнять, кто такой Санька.

— Угу, ревнуешь, да?.. Но я ведь тебя не спрашиваю, каких девушек ты вместо меня возил на бережок минувшим летом!

— И правильно делаешь, — огрызнулся Гриня, — никого я не возил. Мне никто, кроме тебя, не нужен. — Гринечка поцеловал меня, но раздеваться почему — то не стал… Ну и правильно, мы и без того опаздывали. Хотя…

Передать не могу, как здорово мчаться на модном, квадратном, черном «хаммере»! Мощные колеса разбрызгивали лужи и распугивали голубей. Машина летела быстрее ветра, а я не отрываясь глядела на самого чудесного шофера на свете и курила вкусную, длинную, тонкую сигарету Virginia slim light с ментолом. Душа моя от гаммы прекрасных ощущений радостно приплясывала — ехала бы так и ехала. Но «хаммер» невероятно скоростной автомобиль, почти что вертолет: вроде только тронулись, а через миг уже очутились возле родительского дома.

— Вечером с одним, днем с другим, — осудил меня папа, пока Грин прихорашивался в ванной: мой возлюбленный переживает из — за скудности шевелюры и всегда старается уложить три свои волосины в четыре ряда. Глупый, не понимает, что для меня он и полностью лысый сошел бы за высший сорт, за эталон мужского совершенства!..

— Папочка, я же не виновата, что поклонники мне прохода не дают, просто одолевают, — оправдывалась я, поправляя страхолюдные очки, предельно сужающие мои и без того не слишком большие глаза.

— Одолевают ее… И что толку?! Надо уже как — то определяться, — высказалась мама, до сих пор знавшая о существовании Грини только понаслышке, по отзвукам моих переживаний. — Григорий, конечно, мужчина видный, но, по — моему, староват. Сколько ему лет?

— Где — то около сорока. А может быть, больше.

— Хм, даже я бы на такого седого и лысого не польстилась, — заявила мама, с удовольствием оглядывая себя в большом зеркале. Поправила завиток в красиво уложенной прическе, втянула живот и провела по нему рукой, подчеркивая талию, добытую в упорных занятиях аквааэробикой. Моя мамочка — та еще кокетка! Вика — вся в нее. А я больше похожа на папу, мы с ним оба смирные тихони, увальни — очкарики.

Родители изрядно расстаралась, накрывая стол: борщ содержался в фарфоровой супнице, глубокие тарелки покоились на плоских подтарельниках. Начищенные мельхиоровые приборы сияли, как карасиные бока. Натертые бокалы искрились, отражая свет хрустальной люстры. Александр Анисимов, наверное, выпал бы в осадок при виде подобного великолепия. А Григорию Гринбергу оно было по барабану: он вырос в достатке, граничащем с роскошью, которая ему настолько приелась, что он с детства мечтал сбежать в деревню.

Устроившись за столом, мой ненаглядный Гринберг привычным жестом расправил крахмальную салфетку, свернутую парусом, и положил ее себе на колени.

— Предлагаю выпить за знакомство. — Папа поднял штоф с горилкой Nemiroff.

— Я за рулем, но разве что чисто символически… — учтиво кивнул Гриня, подставляя рюмку. — Лидия Петровна, Владимир Павлович, должен сказать, что для меня большая честь находиться в вашем доме… У вас очаровательная дочь!

— Спасибо, — также учтиво улыбнулась мама.

А я засияла, как все рюмки, вилки, ложки и ножи, вместе взятые. Похоже, моего вновь обретенного любимого ничуть не смущали уродливые учительские очки и мои пять кило лишнего веса. Он ценил истинное: внутреннюю красоту и скромное обаяние интеллигентности.

Разговоры за столом велись церемонные, как в великосветском обществе: сплошной обмен любезностями и ничего конкретного. Не то что у тети Таси, где все словно помешались на любви и браке. Папа взялся рассуждать о нестабильности доллара по отношению к европейской валюте и затянувшемся деле ЮКОСа. Гриня поддакивал, кушая борщ, и вежливо нахваливал мамины кулинарные способности. Мамочка с неизбывной тоской косилась на горячие пампушки. Она, в отличие от меня, берегла фигуру. Готовила изобильно для папы, а ела совсем мало. Могу себе представить, как это тяжко! Зато мне никогда не заработать комплимента по поводу блестящего кулинарного мастерства: я готовить и не умею, и ненавижу!..