— У тебя очень красивая шея.
— Да?
— Ну да — длинная, нежная… Разве ты не знала?
— Не знала…
— И спина у тебя красивая. — Он легонько провел пальцем вдоль ее позвоночника. — И руки. И волосы.
— А еще что? — лукаво спросила она и смутилась.
— Глаза, губы, лицо. Ты вся — очень красивая, ты — восхитительная.
— Но это же неправда! Ты преувеличиваешь…
— Нет, я вижу!.. Я так чувствую. Это ты себя не знаешь.
Она помолчала и предложила:
— Тогда расскажи, что ты знаешь обо мне.
— Я знаю, ты — лучшая. И готов умереть за тебя!
— Не надо умирать, живи, — обернула его слова в шутку. В комнате, освещенной лишь разноцветными огнями уличной иллюминации, долго плескался счастливый женский смех и ускользал за распахнутое окно, сливаясь с воздухом, пахнущим арбузами и водорослями — близостью моря. Влажная ночь вмещала в себя отзвуки темпераментной музыки, стрекот цикад и тихий, молитвенно-отстраненный шелест волн и колыхание ветра.
Мужчина и женщина разговаривали по-английски, на языке, который для них обоих был неродным. Оттого слова казались неточными, приблизительными, неспособными выразить захватившие их переживания — огромные, как космос; дрожащие, как звезды, если смотреть на них глазами, полными слез. Они любовались друг другом, сплетая пальцы, стараясь взглядами и касаниями нивелировать несовершенство речи, объясниться без нее. Они врастали друг в друга, прижимаясь настолько тесно, насколько это было возможно. Согласные движения влюбленных походили на прилив и отлив, на вращение небесных планет, подверженных притяжению и отталкиванию.
Эти двое забыли о приличиях. Если бы кто-нибудь проходил мимо их номера, наверняка услышал бы, как они протяжно, слитно стонут, словно жалуясь на нестерпимость блаженства. Но холлы отеля были пусты: постояльцы еще развлекались в ресторанах и барах или уже погрузились в сладкие хмельные сны. Впрочем, здесь никому не было дела до окружающих, кроме секьюрити, но и ему надоело сновать по этажам, проверяя, все ли спокойно. Охранник взял тайм-аут — спустился вниз поболтать с портье, глядевшим в плазменный экран, чтобы не заснуть. Посетовав на духоту, они открыли по бутылочке ледяной колы и удобно расположились в низких мягких креслах. Мимо шумной ватагой прошли молодые голландцы — рослые, как Гулливеры, голубоглазые и светловолосые. Накурившись ганьжи, сверх всякой меры накачавшись алкоголем, они каждый вечер прямо в одежде кидались в бассейн и гоготали, как бесноватые. После них на ковровом покрытии всегда оставался долго не просыхающий след… Портье, провожая их взглядом, с неудовольствием подумал, что опять придется подтирать лужу в лифте. Секьюрити вслух выразил его мнение: нидерландцы — crazy, и откуда у них столько здоровья и столько денег?!
Потом в отель вошли обнимавшиеся поляки. У обслуживающего персонала они не вызвали ровным счетом никакого интереса. Им давно наскучило наблюдать чужую любовную лихорадку и скоротечные курортные романы. Портье и секьюрити наслаждались минутами покоя, вырванными у ночи, прекрасно зная, что новый день будет похож на предыдущий, как брат-близнец. Одни уедут, другие приедут, а в сутках по-прежнему останется лишь два-три приятных часа перед рассветом, когда схлынет жара, угомонится праздный народ и можно будет, наконец, расслабиться.
Парочка иностранцев, встретившихся на окраине чужой державы, напротив, не знала и не желала покоя. Наступивший первый день осени был для них совершенно особым — последним днем отдыха. Ее самолет улетал в десять часов утра, его — в полдень. Они еще не знали, не представляли, как будут жить дальше — через неделю, через месяц, через год. Но уже чувствовали, что утратили всяческую обособленность и суверенность, и, потрясенные этим открытием, вновь и вновь всматривались друг в друга, не способные ни шевельнуться, ни заснуть.
Все влюбленные ненасытны. Все влюбленные суеверны и боязливы — они опасаются размыкать объятия, словно это может уберечь их от расставания…
Вкрадчиво, неслышно на линию горизонта выкатилось солнце, подрумянив блекло-голубой шелковый купол неба, высветлив оконные стекла. Влюбленные смотрели на солнце с ужасом, как на палача, который готовится лишить их жизни.
— Я прилечу к тебе, — сказал он.
— Да, хорошо…
— Я очень скоро прилечу и заберу тебя с собой. Ты мне веришь?
— Конечно, верю… Потому что у тебя самые красивые на свете глаза, самые сильные руки и самое нежное сердце!
— Я люблю тебя, — сокрушенно признался мужчина. И, вторя ему, зазвенел будильник в наручных часах, лежавших на тумбочке.
Женщина потерянно улыбнулась губами, вспухшими от поцелуев. Взгляд ее был как у незрячей. Она встала. Расставание сделалось неотвратимым.
