Всадник с улицы Сент-Урбан - [142]
Поскольку извне никто обычно не удостаивает их славы и почестей, они правильно делают, когда сами друг друга прославляют на благотворительных обедах в синагоге — например, по очереди провозглашают друг друга Человеком года, награждая по такому случаю пышно изукрашенными памятными плашками, которые вешают над баром в парадном зале. Мало того! Бог явно интересуется судьбой каждого из этих наших Хершей, каждому уделяет время, оказывает внимание. Здесь помолиться значит быть услышанным. Здесь даже смерти нет — положено пролежать под землей какой-то срок, да и только. Потому что когда-нибудь (это им раввин Довид Польски точно обещал) в рог вострубит Машиах, и все как один они восстанут, после чего возвратятся в Сион, град Давидов. Их даже и хоронят с палками в гробах, чтобы — как сказал когда-то Барух — у каждого был шанс прокопать себе путь к Богу раньше соседей.
Позвонив Ханне в Торонто, Джейк вынужден был сперва преодолеть заслон в виде Дженни.
— А ты там что, сидишь шиву с этими лицемерами?
О Боже!
— Я так думаю, что при одном упоминании моего имени они крестятся. Ну, то есть фигурально выражаясь, — сказала она, хихикая над собственной шуткой.
Сказать ей, что ее имя вообще ни разу не упоминалось, Джейку не хватило духу, и тут вдруг — бац! — на проводе оказался Дуг.
— Хочу объяснить тебе, почему я не прислал цветы.
— Так ведь вроде и не положено, — устало отозвался Джейк.
— Не в том дело. Ты же знаешь, я выше этих всех этнических табу. Вместо цветов я послал чек от имени твоего отца в «Общество поддержки инвалидов и сирот» в Ханое.
— Правда?
— Эти деньги пойдут на приобретение протезов рук и ног для детей, искалеченных во время бомбежек.
— Я знал, что, как дойдет до дела, вы сделаете именно то, что нужно. А можно я теперь поговорю с Ханной?
— Янкель, это ты, что ли?
— Как поживаешь, Ханна?
— Прими мои соболезнования. Ты, конечно, знаешь — мы с твоим отцом не очень ладили, но это было так давно, и он как-никак твой отец, так что прими мои…
Потом она спросила про Нэнси, про младенца и потребовала фотографии Сэмми и Молли.
— Я хотела сама приехать в Монреаль, но ты ведь знаешь, как Дженни относится к Хершам. Она бы мне и денег на дорогу не дала. Вот напугала! Да я бы автостопом, говорю, как эти хиппи…
— Да что ты, Ханна, я бы прислал тебе денег на дорогу, ты же знаешь, но…
Его остановило то, что он побоялся, не будут ли старшие Херши высокомерно ее третировать.
— Да понимаю, не объясняй. А ты сюда на денек не заедешь?
— Я бы с радостью, Ханна, но там ведь маленький. Нет, правда, я…
— Ладно, ладно, ничего. В следующий раз, хорошо?
— И тогда мы сходим вместе на хоккей.
— Слушай, а ты знаешь, что Рыжий Келли[336]стал депутатом парламента? Большой начальник теперь.
— Кто-кто?
— Что ты кто-ктокаешь? Защитник из «Кленовых листьев». Помнишь, за него еще Имлах[337] с детройтскими «Красными крыльями» долго торговался.
— Так он теперь депутат парламента?
— Aqui está nada.
— Aqui está, Ханна.
— A ты думал! Канада жива еще! Потому что все пьем пиво Карлинга. Как там Люк?
— Да по-прежнему.
— Вы оба хороши. Всыпать бы вам ремня! И когда вы наконец помиритесь?
Мать принимала Джейка дома, кормила обедом. Сказала, что очень опечалена смертью отца. Он же не виноват, что для нее оказался недостаточно интеллигентным. А для простой какой-нибудь женщины мог быть вполне подобающим мужем. Покончив с этой темой, она спросила:
— Как там мой новорожденный?
— Новорожденный Нэнси? Прекрасно!
— Вновь и вновь его как магнитом тянуло на улицу Сент-Урбан, и он слонялся там, в который раз проходил мимо облупленной стены дома, в котором когда-то обитали Ханна, Арти, Дженни и где, пусть не так долго, жил Всадник. Не раз заворачивал за угол в знакомый переулок. Задрав голову, смотрел на то окно, за которым когда-то была комнатка Дженни; тогда это окно светилось далеко за полночь: там Дженни, не жалея сил, корпела над уроками, читала книжки, которые должны были увести ее с этой улицы, освободить от каждодневной каторги на трикотажной фабрике «Лорел Нитвер», чтобы ей выйти, наконец, из-под опеки занудных Хершей.
— Ты знаешь, что она там с таким усердием изучает? — покосившись на это ее окошко, сказал ему однажды отец. — Латынь. Представляешь? Мертвый язык!
Сквозь пролом в заборе Джейк осмотрел двор, где когда-то Всадник устроил себе что-то вроде спортплощадки и разминался под взглядами восхищенных девиц. Девиц, надо сказать, действительно клевых. Джейк вспоминал, как они с Арти подсматривали из окна спальни и однажды увидели, как Джо, потемнев лицом, сильно ударил незнакомого мужчину под дых.
Вдруг во двор выскочил темноглазый смуглый мальчуган, подбежал к забору и встал перед Джейком.
— А ну вали отсюда, дятел!
Да, вот здесь все и жили — Додик, Арти, Гас и я.
И стылая могила говорит, насколько детское мгновенье кратко[338]
