Главное — чтобы ты успел остановиться. Не переступил черту…»
Из дневников Николая Владимировича Ахабьева, учителя биологии.
* * *
— Еще чаю?
— Да, спасибо… — ответил Ахабьев почему-то, хотя чаю ему не хотелось.
Елизавета Ивановна налила в чашку заварки, придерживая рукой крышечку чайника, добавила кипятка, и наложила в розетку клубничного варенья из высокой банки с фигурным горлом — из тех, что не консервируют, а накрывают бумагой и обматывают тонкой бечевкой. Стройные ряды таких банок поблескивали сквозь пыльное стекло буфета, и Ахабьев еще подумал: зачем одинокой вдове столько варенья? Или старой деве, без разницы… А потом спросил себя — а с чего я взял, что она вдова? Может, разведенка. А варенье для детей и внуков… Нет, ответил себе Ахабьев. Такие не разводятся. Такие все стерпят, лишь бы семью сохранить…
Ахабьев устал, и мысли в голову лезли дурацкие, бессвязные, бессмысленные…
— А ведь он еще книгу собирался написать, — печальным голосом произнесла Елизавета Ивановна, рассеяно глядя в пространство и поглаживая на груди пуховую шаль. — Мемуары… И не успел.
Ахабьев отхлебнул обжигающий чай.
День прошел суетно, суматошно и бездарно. Три часа они шли до той деревеньки, потом четыре с половиной — тащили в Сосновку тело покойного Максима Платоновича, тащили с трудом, трижды роняя его с самодельной волокуши… Затем Валентин Дмитриевич уехал в город, и пока он вернулся с машиной «скорой помощи», Ахабьеву пришлось составлять компанию скорбящей Елизавете Ивановне, а когда труп наконец-то увезли, уже стемнело, близилась ночь, и Ахабьев понял, что охоты сегодня не будет, потому что он слишком устал и хочет спать…
Голова его потяжелела, мысли стали вялыми, рефлексы затормозились, как всегда на исходе первых суток без сна навалилась апатия, а в животе время от времени вспыхивала режущая боль, он не ел со вчерашнего дня, и есть не хотел, но боль не утихала, и от горячего чая с приторно-сладким вареньем становилась все сильнее…
— Он ведь, Максим Платонович, домосед был. Мог неделями на улицу не выходить, все читал, и выписки делал… А как услыхал вчера от кого-то, что здесь деревенька есть заброшенная, так сразу и загорелся туда пойти… Будто магнитом его туда потянуло. Я подумала — может, ему для книги надо…
Да нет же, нет, захотелось сказать Ахабьеву. Не магнитом. Но чем-то посильнее магнита… И не сам он загорелся этой походкой. Просто услышал ночью, сквозь сон, тихий и зовущий волчий вой… И пошел. Не мог не пойти…
Ахабьев почувствовал, что тупеет от этого заунывного монолога и сказал:
— Вы извините, Елизавета Ивановна. Пойду я. Поздно уже… Спокойной ночи.
Выйдя на улицу, он захотел разозлиться. Накрутить себя до зубовного скрежета и матерного самобичевания за бессилие свое и самонадеянность глупую… Обругать последними словами и пробудить в себе… стыд, ярость, обиду… да хоть что-нибудь! Тщетно… Ничего у него не вышло.
Плохой ты охотник, сказал он себе. Безучастный. На все тебе наплевать… А Зверь — нет. Зверь хитер. Он играет с тобой. И он смеется над тобой. Пока ты бродил всю ночь в лесу, надеясь на удачу и пресловутое охотничье чутье, Зверь убивал старика. А сегодня ночью, когда ты слишком устал для охоты, Зверь снова кого-то убьет. И ты не сможешь ему помешать. Потому что тебя слишком клонит в сон…
А завтра из Сосновки увезут еще один труп. И уже послезавтра здесь появятся журналисты, а вслед за ними — охотнички, любители пострелять по опасным хищникам, терроризирующим дачные поселки.
Ахабьеву однажды довелось участвовать в массовой охоте на волков. На джипах, с улюлюканьями и беспорядочной пальбой из помповых ружей… Днем это напоминало цирк, ночью — кошмарный сон. Именно ночью кто-то по ошибке выстрелил в Ахабьева, засадив ему четыре дробины под левую лопатку…
Если в Сосновке начнется подобный бардак, Зверь попросту улизнет. И придется ждать следующего раза.
А что я могу сделать? Снова отправиться в лес и блуждать там до утра в бесплодной надежде отыскать логово Зверя? Или устроить засаду здесь, в Сосновке, пытаясь уследить за четырьмя домами, разбросанными по всему поселку? А смысл? Ночные бдения для очистки совести… Ерунда все это. О засаде на Зверя можно будет думать только тогда, когда число вероятных мишеней снизится до единицы. А это случится дня через два, не раньше… Так что торопиться некуда. И незачем изматывать себя недосыпом. Охота едва началась, а я уже на грани истощения… Все еще впереди. Все самое сложное. И я успею убить Зверя. Главное — чтобы мне не мешали…
Ахабьев воровато огляделся, нащупал за спиной рукоятку охотничьего ножа и направился к дому Валентина Дмитриевича.
