Дом был относительно новый, но лифт уже успели основательно загадить. На стенах красовались традиционные признания в любви и ссылки на генеалогические древа жильцов, кнопки какой-то доброхот с зажигалкой превратил в оплавленные пластмассовые пуговицы, на которых невозможно было разобрать цифр, а на потолке при помощи той же зажигалки некие умельцы нарисовали копотью свастику, серп и молот, картинку из анатомического атласа и пробитое стрелой сердце. Какие разнообразные вкусовые предпочтения…
Меня начало знобить еще у машины, когда я вылез из отапливаемого печкой «Рафика» и вдохнул полной грудью прохладный ночной воздух. Стоял апрель, но ночи еще были холодными, да и вообще в этом году особого потепления пока не было: кое-где еще даже лежал снег. На мне был только белый халат, надетый поверх пиджака и свитера, и я постарался не обращать на озноб внимания. Холодно ведь!
Но дело было не в холоде. В лифте было тепло, даже жарко, но меня по-прежнему трясло. Нервы… Я сунул свободную от саквояжа руку в карман и стал изучать надписи на стенах.
Не помогло.
Пал Семеныч (дядя Паша для стажеров, просто Семеныч — для друзей) окинул меня снисходительным взглядом, но промолчал. Ну и слава богу. Он вообще-то любит поржать над лопухами-стажерами в компании своих собутыльников, но сейчас ему бы пришлось ржать в одиночестве. Я вряд ли смог бы выдавить из себя даже жалкую улыбку.
Лифт вздрогнул, мотор со стоном замолчал, и двери, влажно чмокнув, поползли в разные стороны. Я вдруг почувствовал, что не смогу выйти из лифта. У меня дрожали колени. Слабость в ногах, сухость во рту, мурашки по спине — все признаки налицо. Струсил, братишка.
Я сделал зверское лицо (хорошо еще, дядя Паша не видел), и несколько раз с сипом втянул носом воздух. Полегчало. Но не слишком.
Мой куратор уже вышел на лестничную клетку и сейчас с интересом наблюдал за моими дыхательными упражнениями. С ироническим таким интересом. Мол, что, парень, ночевать там собрался?
Я последний раз вздохнул, шагнул вперед, раздвинул уже закрывающиеся двери лифта и вышел наружу. Дядя Паша сделал вид, что никакой задержки не было. Он вообще-то неплохой мужик. Мне и ребята говорили, что с куратором мне повезло. Да и должен же он понимать, что это такое — в первый раз!..
— Какая квартира? — как можно небрежнее осведомился я.
— Восемьдесят вторая, — невозмутимо сказал Пал Семеныч.
Так, где она? Вот. Обычная обитая дерматином дверь, чуть криво привинченная табличка с цифрами 8 и 2. Я решительно преодолел расстояние до двери (целых три шага!), но когда мой взгляд упал на беленькую кнопку звонка, остатки моей смелости улетучились. Позвонить я не смогу.
— Погоди, — приостановил меня дядя Паша. — Давай покурим.
Он облокотился на перила лестницы и вытащил пачку сигарет.
— Я не курю, — сказал я.
— Это правильно. Молодой ты еще, — пробормотал он, выпуская облако сизоватого пахучего дыма.
Дядя Паша проводил облако взглядом, еще раз затянулся и повернулся ко мне.
— Что, страшно, стажер?
— Страшно, Пал Семеныч, — честно ответил я. Так как я был еще зеленым, то на «дядю Пашу» права пока не заработал. Пока.
— Ну и зря. Нет, оно вообще-то правильно, что страшно, в первый раз всем страшно, но зря. Бояться надо, когда к тебе придут, а сейчас тебя бояться должны.
Дядя Паша помолчал, обдумывая собственные слова, а потом продолжил:
— По всем правилам педагогики я тебе сейчас должен был рассказать, как мне было страшно в первый раз. Поплакаться тебе в жилетку и поделиться незаменимым опытом, так сказать; но врать я тебе не буду. Тогда не те времена были, чтобы бояться. Это вы сейчас себе можете такое позволить. А тогда… Сразу после Голода не до того было.
Он зажал сигарету в зубах, задрал халат и сунул руку в карман штанов.
— Значит так, стажер, — процедил он, не разжимая губ. — Держись рядом и не выпускай меня из виду. В случае сопротивления я все беру на себя. Понял?
— Понял, — ответил я и увидел, как он извлек из кармана старый, но ухоженный «Грач». — Так ведь не положено… — пробормотал я.
— Мало ли чего не положено, — буркнул дядя Паша, передергивая матово-черный затвор. — Ты еще зеленый, а у меня это уже трехсотый вызов — или даже больше. И вот я чего-то не припомню, чтоб нас хоть раз чаем угощали. Иди звони.
Он сунул пистолет в карман и щелчком пальцев отправил окурок в пролет между лестницами.
— Здравствуйте. Вы из СЭПа? Проходите. Мы вас ждали. — Женщине было на вид лет сорок, но она отчаянно старалась выглядеть моложе. И не без успеха. И еще она была абсолютно спокойна.
Открыла дверь, окинула равнодушным взглядом наши халаты, и усталым голосом пригласила войти. Даже не спросила удостоверения. «Проходите. Мы вас ждали».
Дядя Паша отодвинул меня плечом и первым вошел в небольшую прихожую.
— Где пациент? — угрюмо поинтересовался он.
Я вошел следом и прикрыл за собой дверь.
— Там, — ответила женщина, указав рукой по коридору. — Первая дверь налево.
Дядя Паша обернулся ко мне.
— Давай бумаги.
— Сейчас-сейчас, — вдруг засуетился я, пытаясь открыть саквояж. Разумеется, замок заклинило. Дядя Паша отобрал у меня саквояж, открыл его, достал папку с актами, вернул чемоданчик мне и сказал: