Грубить, конечно, не стоило, но я не сдержался.
— Что было раньше — яйцо или курица? — хохотнул дядя Паша. — Это вопрос сложный… А насчет цинизма ты верно подметил. Защитная реакция организма… Верно. Чтобы не сойти с ума. От конфликта гуманистических идеалов с циничной реальностью.
Ну а по поводу любви к ближнему… Смешно. Любовь к ближнему, гуманизм или альтруизм — суть эгоизм в высшей форме. Все строится на старом принципе: «Не делай другим того, чего не хочешь, чтобы сделали тебе». Сегодня я убью — завтра меня?! Нет, я никого убивать не стану. Буду гуманистом, буду жалеть и любить ближнего — а там глядишь, и меня пожалеют, и меня кто-нибудь полюбит. В основе альтруизма лежит банальный страх. Это даже неинтересно…
Интересно другое. Ведь во имя гуманизма, во имя высших и благих целей было уничтожено огромное количество людей за всю историю. Вот мы сейчас — тоже людей убиваем, но ведь не просто так. Спасаем человечество от голода и вымирания. Куда уж гуманистичней…
Все великие идеи — они как проститутки. Годятся на все случаи жизни. Что бы ты не делал, всегда можно найти оправдание. Причем оправдание великое и идеалистичное. Как минимум благо всего человечества. Но это все слова, и цена им грош за сотню… И пусть ими занимаются политиканы и демагоги. Мы с тобой занимаемся делом.
Ты ведь сейчас думаешь «брошу все, уйду в патологоанатомы»? Так? Правильно. Если тебе наша работа нравится — то ты псих и маньяк, и место тебе в больнице или тюрьме. Наша работа должна вызывать отвращение. Уж больно она грязная. Но нужная! И это не лозунг. Она ведь в самом деле нужная, понимаешь? Не на словах, а на деле!!!
Все это признают. Никто не хочет Голода и Террора. И никто не хочет идти в эфтанологи. Пусть другие отдуваются, почему я? Так уж получилось, стажер, что ты очутился среди этих других. И сейчас должен решить — останешься ты здесь, или предпочтешь нашу работу просто одобрять со стороны. Решай, стажер!
— Все правильно. Все. Ни к чему не придраться, — я говорил почти искренне. — Но почему нас боятся не пациенты, а их родственники? Ну не такие суки, как эта, а простые нормальные люди? Почему они нас ненавидят? Почему я не боюсь думать о том, что когда-нибудь меня усыпят, но при мысли о том, что к моему отцу через десять лет придут, меня захлестывает ненависть и страх? Почему? Из эгоизма?
— Ну а из-за чего же еще? Простой нормальный человек ведь нам звонит чаще всего потому, что выхода у него нет — все равно ведь соседи донесут. И конечно он нас ненавидит. Мы ведь приходим убить его любимого человека. А любовь, особенно к родителям, это один из древнейших инстинктов. Но страх — древнее и глубже. Это чушь, что ты не боишься прихода СЭПовцев к тебе. Это ты сейчас не боишься. А когда тебе будет семьдесят пять, и ты уже будешь не вправе решать, и решать за тебя будут другие — вот тогда-то ты и забоишься. Если жить еще не расхочешь. Старость — не радость, многие мои пациенты меня встречали с благодарностью. Они-то понимали, что есть вещи похуже быстрой смерти. А молодым этого понять не дано. Вот они и храбрятся, как ты.
А вообще-то это все ерунда. Болтология. Ты боишься вызвать эфтанологов к своему отцу, потому что тебе страшно манипулировать чужой жизнью. Страшно брать на себя ответственность. Страшно решать за других.
Потому что когда-нибудь кто-то решит за тебя. Вот и вся любовь.
Дядя Паша замолчал. «Рафик» резво мчался по пустынному в столь ранний час шоссе, а я тупо смотрел на свое отражение в лобовом стекле.
— Ну что, стажер? Подумал? Решил? Не испугался запачкать руки ради благого дела? Взять на себя ответственность? А? Что скажешь, стажер?
— Не знаю, — ответил я. — Не знаю.
А над домами медленно разгоралась бледная полоска рассвета.
