Время своих войн. Кн. 1-2 - [11]

Каждого по сути «ушли»… Но отсутствием умножили слухи средь «своих», уже бывших, поскольку принадлежали тому племени, про которое во все века было принято уважительно говорить: «старая школа», да и возраст соответствовал… Вона — в пол башки седины у каждого! А хозяин — так сивый полностью.

Драчливый не зажиреет.

Казак — лис. Такой, что где бы не прошел, там три года куры нестись не будут.

Казак — тот еще доныра. Иногда со «Вторым» состязаются — «кто дольше», «кто дальше». Оба становятся как близнецы — отчаянные, упорные. Седой ругается — велит страховать, если что — откачивать. Было уже и такое, а часто на грани… Заводные, черти!

— За бессмертие! — поднимает тост глупый и жестокий Лешка — Замполит, их «Шестой».

Не поддерживают. Иное время — иное бремя.

— Никто не может быть бессмертен, даже у бессмертного какая–то сущность должна каждый раз умирать, иначе он не живой. То, что живешь, понимаешь только когда умираешь. Каждый раз, раз за разом!

Петька — Казак немножко псих, иногда на него накатывает, и он говорит страшные, но правдивые вещи. Словно действительно имеет чувство умирать с каждым убитым, не упуская случая подучиться. Известно, что всегда оставляет пленнику шанс. Нож и шанс. Нож настоящий, шанс призрачный.

— А бог?

— И бога нет, пока мы есть.

Хмурятся.

— Ты это брось, — суровится «Второй». — Бог есть! Бог, он всегда есть — хоть Аллах он там или Кришна. Он — во что верят, а исчезает с верой — вот тогда и уходит, чтобы вернуться в последний час.

— Бога нет! — упрямится Петька — Казак.

— Бог есть всегда — как бы он не назывался. Везде!

— Тогда бог на кончике моего ножа!

Петька — Казак подбрасывает нож и ловит на средний палец — острое как жало лезвие протыкает кожу, — течет по пальцу, по тыльной стороне кисти, потом к локтю и капает на доски пола, а Петька все удерживает нож, балансирует — веселится.

— А сейчас его там зажало, и он захлебывается моей кровью! — заявляет нагло. — Оспоришь? Или дать ему захлебнуться? Думай! Либо есть, и сейчас там, как вездесущий, либо его нет, и тогда переживать нечего?

— Бог есть и в твоей мозговой дотации не нуждается! — объявляет Змей, по обычаю ставя точку в разговоре.

И Петька притихает, по–детски сует палец в рот. Кто–то бросает на капли крови старый веник…

— Не все по морде, иногда и объясни! — бурчит Казак.

И «Первый» («Змей») говорит еще, будто вбивает гвозди — один в один.

— Мы только за счет веры держимся. Уйдет от нас вера — последнее уйдет. Не в бога верим, и не в половину его лукавую, во что–то покрепче. В то, что до нас было и после нас останется…

— С богом у меня полюбовные отношения, — едва слышно, ни на чем не настаивая, врет Петька. — Я не верю в него, он в меня!

— Кому молится Бог, когда ему самому худо? — задумчиво спрашивает Извилина.

— Этого не знаю, но догадываюсь — о чем просит.

— И о чем же?

— Оставьте миру лазейку! — говорит Седой.

Кто знает, может, некая Сущность или малая часть от Этого наблюдала за ними, и позволила себе улыбнуться — веселили «Его Величество Неясность» все эти разговоры, и множество других, происходящих в разных концах света. Как всякие ухищрения людей в стремлении избежать того, что избежать нельзя…

Бог копирует не тех, кто ему поклоняется, он с теми, кто за счет своей выдумки одевает его в плоть и кровь. Как человек хочет походить на выкроенного им Бога, так и Бог подстраивается под выдумку. Человек должен отодвигать от себя Бога, как некий идеал, к которому надо стремиться, и чем, на первый взгляд, недосягаемее он, тем мощнее можно взять разгон в попытке его догнать. Не ради ли этого когда–то человек в собственных сочинениях означил Бога как «свое подобие»? Думал, что Богу приятно то, что ему подражают? Верно так. Кому бы такое не льстило? Человеку, например, льстит.

Казак в бога не верит — бог связывает, препоны ставит, сомнения — любит волю и ножи.

Разведчикам дается полная свобода задумок и свобода в выборе снаряжения, чтобы эти задумки реализовать Если считаешь, что облегчит задачу нечто нестандартное, неуставное, то почему бы и нет? Это ему в тылу врага, в отрыве от своих баз, выполнять задание, а какими методами — дело твое, главное, чтобы задача была выполнена. Потому, кроме основного снаряжения, определенного на группу решением командира (по задаче), каждый подбирает себе сам — по любви, по умению. Нож — обязательная принадлежность разведчика. Не штык–нож от автомата Калашникова, чьи изыскания в сторону универсальности превратили этот, когда–то замечательный инструмент, в нечто многофункциональное, но едва пригодное основной цели — убийства человека человеком, а свой особый — нож разведчика.

Казак не единственный, кто носит с собой два ножа. Когда–то, во времена относительно мирные, был и третий — стропорез, крепился поверх запаски. Но с мирными временами исчез сперва запасной парашют, а потом и само понятие выброски. Практически ни одна из боевых задач последних тридцати лет не решалась с помощью парашютного десантирования. В немалой степени по причине, что пришлось бы десантироваться в условиях горной местности, а треть десанта уже на начальном этапе переломали бы себе ноги, но в большей все–таки с прогрессированием наземной техники слежения, с появлением переносных ракет. Проблемы доставки взяли на себя вертолеты, способные идти над самой землей используя складки местности и путать противника — выполнять ложные посадки.