Время собирать виноград - [89]

Вот музыка и играла без умолку, и барабан погромыхивал, а вместе с ним погромыхивала и читальня, и окрестные дома, а если вслушаться, то и все село.

Время шло к вечеру. Гости наелись, только невеста нет: начала было, да вдруг перестала, отложила вилку и уставилась перед собой. Что тут будешь делать, голодного человека ждать положено, стали ждать. Кое-кто из мужчин закурил, жена крестного тоже закурила; прислужники все обходили стол, подливали гостям вина, спрашивали, не надо ли чего; дружки и подружки переговаривались тихонько, только Добричка словно бы вовсе не ведала, где она и что. То сидела ровнехонько, прижавшись к спинке стула, то склонялась над столом да вглядывалась в остывающие кушанья. На свадьбах, известное дело, времени никто не замечает, сколько его прошло да сколько осталось, вот и на Добричкиной тоже: про время вспомнили, когда уж солнце стало из зала уходить и на месте солнечных пятен залегли темные тени.

Добричка так и сидела не двигаясь, ровно одеревенела. На бледный обветренный лоб выбилась прядь черных волос и делала ее лицо кособоким малость, как в кривом зеркале. Никому и на ум не приходило эту прядь поправить, а кому приходило, не смел этого сделать: если раньше, по пути к читальне, все ступали как по иголкам, то теперь словно бы на эти самые иголки уселись; мужчины надеялись, что прядью займутся женщины, а женщины делали вид, что не замечают. Ведь самой-то Добричке свою прическу не видно, где же ей догадаться да поправить волосы, чтоб не казалось ее лицо и странным и страшным вместе.

А Добричку только теперь оставил в покое голос, допекавший ее словами: «пуст, пуст, пуст». Коварный голос, приковавший ее неподвижные глаза к свадебному столу и заставивший было, взять вилку в руки, умолкнул, и она отложила вилку. И хоть голос этот, видно, и вправду перестал слышаться, что-то другое притягивало теперь ее к наполненным хмельным рюмкам. То ей хотелось съесть все блюда разом, а тут одолела охота выпить до дна все эти рюмки, напиться до смерти — странная охота. Но она не посмела этого сделать, как перед тем, заслышавши призыв барабана, не посмела встать и повести хоро; и чем дальше уходило время, тем бледнее делались ее щеки, будто змея какая-то изнутри высасывала из нее кровь. Когда опустились сумерки, лицо Добричкино стало походить на пламя восковой свечи, что горит медленно и мучительно, пока не угаснет.

Георгий, глядя на нее, вспомнил, что такой же она была в ту далекую ночь — годы прошли с того времени, — когда он впервые увидел, как она убегает из дому; он был студентом, первый курс кончил и приехал на летние каникулы; теперь-то уж он работал судьей. Добричку тогда перестали водить по докторам да по больницам: отчаявшись во всех леченьях, с каким-то суеверным терпением принялись ждать, не поможет ли время. Как же, помогло! Старый жаловался, а Старая поддакивала, согласно и сокрушенно кивая повязанной черным платком головой: выбегает ночью, рассказывал Старый, ни на какое время не глядючи, и бродит, бродит, куда только не забредает, и все что-то говорит, потом кричать принимается, прокричит три раза и опять бродит чуть не до утра.

В ту самую ночь и Георгий услышал, но не удивился безумному совиному клику, пронзившему деревенскую тишину, взлетевшему к мрачному небу; а потом скорбный голос призывал Велико, кого же еще? В окруженье бессвязных слов это имя звучало недостижимой мечтой, навечно заполонившей душу, на все дни и часы, на все минуты; несбывшаяся эта мечта все иные помыслы пригасила, не давала им ходу. Словно зверь ненасытный поселился в больной душе и пожирал все, сжалившись над одной-единственной мыслью: над этой злосчастной мыслью про  с в а д ь б у. Как она про нее упомянула, каким голосом, какие еще слова говорила, Георгий не запомнил. Но когда рассказал он об этом доктору, дело по-новому обернулось, пришлось возвращаться вспять, к истокам болезни, чтобы там поискать зацепки какой-нибудь для леченья; так и дошло дело до этой свадьбы, чуть ли не жуткой в глазах людей, да и в его собственных страшноватой.

Болезнь Добричкина началась в то самое время, ради которого и Велико, и Георгий, и сама Добричка, и сколько еще других ушли сражаться в леса, видно, чтоб сбылись наконец мечты Старого о погибели абрашевского мира, Старая тоже эти мечты вынашивала, недаром же вторила ему: «Дай-то боженька!» Поняла ли Добричка, что долгожданное время пришло? Нет, наверное, не поняла, вместо того чтоб радоваться ему, она, бедная, терзалась своей убитой мечтой. Бродила в темные ночи кричала; где тут понять?

А может, раньше еще безумие к ней подступило, напал на нее этот морок в полиции или мало спустя, как воротилась она домой, отбыв свои муки мученические. Видать, и отпустили-то ее, окаянные, затем только, чтобы залучить Велико, всю исказненную отпустили, поруганную, ведь этим-то всего легче было в ловушку его заманить. Узнавши про горе Добричкино, Велико прямо обезумел, стал к ней в село рваться, пришлось его силой удерживать, чуть ли не драться с ним, грозить самой страшной партизанской карой — весь отряд пострадать бы мог, когда б напали на его след. Стиснул Велико зубы, остался.