Время собирать виноград - [34]

— Ну пойдем, пойдем, по крайней мере я оседлаю тебя, когда-то еще я встречу болгарку…

Было уже далеко за полночь, но никто не догадался увести меня из комнаты и уложить в постель, никто не замечал моего присутствия, и я притих среди этого кошмара, невероятно одинокий среди стольких людей. Ужасный крик мой захлебнулся и перешел в плач, передо мной быстрой чередой мелькали какие-то картины, чем-то напоминая представление пьяных гостей. Они были лишены правдоподобия, своей двусмысленностью близки театральному гротеску и, кажется, рассчитывали вызвать смех, тем более что и участники этих сцен не воспринимали события только с трагической стороны, в то время как я вздрагивал при каждом жесте, каждом слове и все ждал — вот-вот прогремит выстрел.

Дверь распахнулась, и в комнату ввалилась Мичка, растрепанная, полуодетая, с безумным блеском в глазах, однако чувствовалось, что она разыгрывает свой самый смелый номер и сама знает это и это заставляет ее играть с особым чувством ответственности:

— В комнате… у Савички… — пробормотала заикаясь она, — в окне… какой-то человек… или зверь…

— Ничего у нас с тобой не выйдет, мадам. — Капитан Стоев отпустил маму без особого сожаления, но с лица его не сошло хищное, плотоядное выражение. — Жаль потерянного времени!

— Зверь это был, зверь! — настаивала Мичка, боясь, что разговор пойдет в нежелательном для нее направлении.

— Не придуривайся! — Стоев мгновенно переключился на ее волну. — Это он, шумкарин! — Зловещий шепот не получился, шепот скорее походил на писк. Наконец-то после семи дней вынужденной сдержанности можно было поотпустить вожжи, не играть в рыцарство, потешить самолюбие, мстить, угрожать, однако угрозы его ввиду невероятности всего происходящего лопались как мыльные пузыри.

— Сейчас я наконец уберу его! И тебя, господин управляющий! Вы не нужны мне больше!

— Не надо так, господин капитан. — Дед не понял игры и подал Стоеву повод разбушеваться еще больше. — Не время… Мы можем договориться, назовите свою цену…

— Ты что, подкупаешь меня, а? — Капитан позволил себе поехидничать: — Какая валюта идет в Турции?

— Деньги везде идут, — пытался успокоить капитана дед, мысленно прощаясь со своим богатством и уже жалея, что вмешался.

— Молчать! И тебя расстреляю! Пусть все знают, что я до конца служил этой несчастной стране!

По лестнице загрохотали тяжелые сапоги, и перед Стоевым неуклюже вытянулся пожилой фельдфебель. Фуражка надета криво, к одежде пристала солома, рука, отдававшая честь, заметно дрожала — все это произвело впечатление на присутствующих.

— Господин капитан, вот этот проколол четыре покрышки и вылил бензин…

Два солдата со штыками наперевес вели рыжего Кольо, хотя было похоже, что он ведет их за собой, потому что солдаты двигались как стреноженные, чуть не роняя из рук винтовки. Миче, которая последней своей выдумкой хотела спасти любимого, тихо застонала.

Новость, сообщенная фельдфебелем, не очень удивила капитана Стоева, но для приличия он растолкал всех и кинулся к дверям; добежав до порога, он внезапно остановился, обернулся и закричал:

— Фаэтон, Минчев, фаэтон! Скорее запрягайте коней!

Позже, на допросе, фельдфебель Минчев показал, что Стоев не собирался бежать за границу. Он был больше всех виновен, но меньше всех знал положение на фронтах — неискушенность в вопросах политики сделала его простым исполнителем приказов высших инстанций, а когда их не стало, он решил скрыться где-нибудь в округе, пока не придут англичане или французы, чтобы сдаться им. Он, без сомнения, верил, что он в полной безопасности, поэтому и позволял себе ломать комедию, скрывая свои истинные намерения под эффектными трюками. Поломка машины ничего существенного не меняла в его проекте, и он продолжал повторять:

— Фаэтон, Минчев, нужен фаэтон!

— Зачем фаэтон, господин капитан? — Минчев наклонился к нему. — Куда мы с фаэтоном?

Трезвый тихий голос фельдфебеля вмиг охладил пыл капитана, и уже через секунду это был не тот человек, что прежде, — мундир пообвис на нем, посерели начищенные до синевы сапоги, выбритые до синевы щеки опали и тоже посерели, кожа на лбу сморщилась, и весь он стал похож на оловянного солдатика с непременной гримасой отчаяния на лице, с которого шелухой спадала лакировка.

— Господин управляющий, — капитан замахал руками перед отцом, — в питомнике все еще скрывается этот… этот, коммунистический функционер… Вы тоже об этом знаете, не так ли? Пойдем поймаем его…

Вся компания тут же отрезвела. Пытаясь подняться на подгибающиеся ноги и держаться твердо, карикатурно размахивая руками, чтобы удержать равновесие, они подтянулись к капитану и окружили его, их опухшие лица не выражали ни страха, ни вызова, скорее растерянность людей, которых извлекли из нелепо счастливых видений.

— Я всю неделю знал, что он в питомнике. — Капитан пытался подбодрить себя смехом, но, кроме того, ему хотелось слегка подольститься к остальным, потому что не исключалась возможность провести с ними еще некоторое время. — И вы все это знали. И вообще, выходит, что все мы его охраняем…

Всей компании понять бы его намерение, и тогда они, конечно, поддержали бы его игру, но им показалось, что капитан хочет встать вровень с ними и ищет себе спасения, произведя их в соучастники своих преступлений. Как по команде, все пятеро отпрянули от него, как от прокаженного, и шаг за шагом стали отступать назад, лица их замерли в трусливом отчуждении, в них не было и тени былого восхищения, они застыли перед призраком мертвеца, а где-то под этой застылостью ощущался второй пласт — облегчение и предвкушение расплаты.