Время собирать виноград - [36]

Я хотел убежать в другую сторону, спастись, рванулся к Главным воротам, над которыми уже не было никакого сверкающего штыка, — и попал в объятия человека, который позже назовется Недковым, а сейчас он, прихрамывая, шел к нам. Я врезался ему в грудь, мне хотелось пробить ее насквозь, оторваться от нее, я царапался, кусался, брыкался, ревел от ужаса, и злости, не отдавая себе отчета, что восстаю против кошмара своих будущих мучений, а человек гладил меня по голове и ласково шептал:

— Ишь какой звереныш… Ну, успокойся, тихо… тихо…

Из-за кустов, из виноградника и сада — будто они до сих пор прятались там — валом валили работники. Впереди шел дед Петр из Чаирлия, его белая библейская борода развевалась на ветру, от него исходили уверенность и покой, которые чувствовали все вокруг.

— Спокойно, малыш, спокойно… Чему быть, того не миновать, а теперь спокойно…

От рук Недкова, обнимающих меня, шла, лилась теплота, она притупляла, гасила мое горе горькое, я ослабел, обмяк, инстинктивно уткнулся лицом ему в грудь, прижался к нему и, свернувшись в комочек, притаился. И снова услышал над собой, как долгожданную ласку, как знак конца всем ужасам, как свидетельство выстраданного доверия:

— Ну, ну… тихо, малыш, тихо…

Недков, держа меня на руках и крепко обняв, медленно и осторожно двигался к людям, а там нас ждал поручик Чакыров в разорванном мундире, с лихорадочно блуждающим взором и опущенными, как в плаче, углами губ, из которых вылетало патетичное и неприлично веселое, не вяжущееся с обстановкой:

— Товарищи, я убил его! Убил кровопийцу капитана Стоева! Я его убил, товарищи…

Похоже, он единственный не понимал, что игра окончена, он все еще был паяцем.

От беседки отделился Савичка, глаза у него были заплаканные, он бегом пересек тропинку и юркнул в дом — внезапно выздоровевший, деятельный, почувствовавший, что он здесь необходим. За ним прокрался дед, он помедлил в доме, потом появился снова, сгибаясь под тяжестью трех огромных чемоданов — они были связаны веревкой, переброшенной через плечо. Дед огляделся по сторонам и, хрипло дыша, скрылся в саду… Сидя на руках у Недкова, я наблюдал за дедом, видел очень ясно все подробности его бегства, чтобы никогда больше не вспоминать о них.

А поручик Чакыров все кричал в исступлении:

— Я убил его! Я, я убил его!

С нежностью человека, никогда не имевшего детей, Недков передал меня на руки деду Петру из Чаирлия, ласково приговаривая:

— Ну, успокойся, малыш, тихо… тихо…

Белая борода мягко поглаживала меня по лицу, надо мной склонились косынки женщин. Огрубевшие руки бережно прикасались ко мне, сгорбленные от тяжелого, труда люди защищали меня своей непобедимой жизненной силой, а за ними стремительно двигалась фигура Недкова, от которой я не отрывал глаз, и слышался резкий его голос:

— Возьмите оружие и будьте наготове! Этих заприте куда-нибудь, чтобы не сбежали. Теперь нам предстоит самое главное!..

Любен Петков ВОРОТА СО ЛЬВОМ

Любен Петков

ПОРТА С ЛЪВЧЕ

Пловдив, 1977

Перевод Л. ЛИХАЧЕВОЙ

Редактор И. МАРЧЕНКО

1

«С добрым утром!» — зазвенели по городку Б. воробьи, ранние пташки. Заскрипели двери, суставы, сердитые голоса. Добрые слова еще дремали в тисках снов и видений. «Самое время для больших дел», — прошептал Желязко. И вздохнул: до чего же коротка жизнь, а смерть — она надолго. Но горькая эта мысль распалась, едва бритва коснулась его левой щеки. Дьявольщина! Попробуй тут забыть о своей перекошенной физиономии. Даже двоюродный брат, Костадин Буков, не узнал его, столкнувшись с ним как-то на улице. Желязко был потрясен. Из зеркального стекла витрины ему ухмылялась чья-то чужая, словно намалеванная на его лице, рожа. Даже не ухмылялась — просто чуть не лопалась со смеху. И люди вокруг — тоже. А какое уж тут веселье! С одной стороны, нет сил оторваться от проклятой витрины, а с другой — не станешь же объяснять всем и каждому, что ничего смешного здесь нет, что он, Желязко, не имеет ничего общего с возникшим в стекле уродцем и что вообще внутри у него все кипит и вот-вот взорвется, снесет крышу, перебьет черепицу — может, тогда станет ясно, что он не паяц, за которого все они его принимают.

С тех пор он старался не появляться ни на главной улице, ни на бульваре, где вечерами происходило гулянье — рядками девушки, за ними, немного поодаль, — парни, а где-нибудь совсем в сторонке — родители, сердца которых трепещут от тревоги за детей и еще от красоты, текущей мимо них — безнадежно и безвозвратно.

А что, если взять да и поехать сегодня в Зеленково? Давно пора. Погрузиться в утреннюю, в полдневную тишину, побродить по склонам. Жене он ничего не скажет — пусть себе спокойно дремлет в кресле у зашторенного окна: глаза ее не выносят дневного света, уж профессор Константинов и дымчатые очки ей прописывал, и витамины E и A — ничего не помогало. Однажды Желязко сказал, что она похожа на летучую мышь: днем прячется от солнца, зато по вечерам ее обуревает ненасытная жажда жизни. Тина расплакалась, обвинила его в бессердечии и в прочих смертных грехах. Сколько уж раз зарекался он не задевать жену, но разве себя переделаешь? Женщина как ребенок, внушал он себе, ей и ласка нужна, и правда. Но если не можешь ласкать, к чему тогда лгать или говорить правду?