Время собирать виноград - [32]

— Мы теряем драгоценное время, — прохрипел дед, взглядом он будто пытался проникнуть через стенку в соседнюю комнату, где под кроватью были спрятаны три его чемодана.

— Русские застанут нас здесь, — простонал поручик Чакыров. — Что мы будем тогда делать?..

— Встретим их хлебом-солью по старому болгарскому обычаю, — с издевкой хохотнул капитан Стоев.

— Но вы, капитан… вы… — Славчев захлебнулся чересчур сильными чувствами.

— Да я, господин Славчев, я!.. — Выпятив грудь, Стоев расхаживал по комнате, сопровождаемый укоризненными взглядами четырех пар глаз.

Задетые его сарказмом, гости почувствовали, что поведение капитана всего лишь чванство экзальтированного маньяка, который и не хочет, и не может им помочь, и они с отчаянием увидели, как уплывает от них последний шанс. Они не решались признаться себе, что капитан ничего им не обещал, и не смели подумать о том, что их ждет, они знали только одно: была надежда на спасение и нет ее, поэтому отчаяние сломило и ошеломило их на мгновение, но сильное опьянение извлекло их из шока, и потекли потоком ругательства, проклятия, стенания.

— Что нам делать теперь? — снова закричал поручик Чакыров. — Ведь русские близко!

— Ты обманул нас! — рокотал дед. — Пропадем ни за грош!

— Ваше здоровье, господа! — капитан Стоев сел наконец за стол. Хрустальная рюмка искрилась у его рта всеми цветами радуги и заливала семицветным блеском его лицо — казалось, капитан идет вдоль реки среди солнечных зайчиков. — Начинаем наш пир во время чумы!..

— Плевал я на твою чуму! — Смотритель ванн оскалил желтые зубы. — Как нам убежать отсюда теперь!

— А разве у кого-нибудь из здесь присутствующих есть необходимость бежать? — спокойно спросил капитан и, так как его никто не слышал, повторил громче: — Что вы сделали такого, чтобы убегать?

Прошло несколько секунд, пока вопрос капитана дошел до сознания сидевших вокруг стола — гвалт свернулся, подбирая свои искромсанные края, теперь на капитана, не мигая, удивленно раскрыв рты, уставились все.

— Вот вы, к примеру, господин Славчев, — нарушил оторопелое молчание капитан, — в каких грехах могла бы уличить вас новая, коммунистическая власть?

— Ни в каких, — неожиданно для себя отчеканил смотритель ванн. — Политикой я никогда не занимался, даже разговоры…

— А вы? — прервал его капитан Стоев, указывая на попа.

— Я русский, — выпятив грудь, заявил поп. — Меня не троньте!

— Ну а вы? — указательный палец перемещался дальше.

— А что я… я купец, — пробормотал дед. — Продавал германцам, так же как и болгарам, буду продавать и русским, если они пожелают…

— И я ни в чем не замешан! — Поручик Чакыров постарался перекричать всех. — Партизан я не преследовал, домов не поджигал! Я только пост наблюдения… а в самом деле, за кем мы наблюдали?.. — Он вдруг испугался своего недоумения, в котором было что-то предательское.

— Чего же вы боитесь тогда? — капитан Стоев благосклонно обошел отца, который не обращал внимания на его жесты. — «Товарищам» нужны будут «хорошие» болгары вроде вас. И я полагаю, вы будете хорошо служить им.

— В России все ели из общих котлов и жены были общие… — неуверенно промямлил смотритель ванн.

— Выходит, только у меня есть основание бояться, — напыжившись и любуясь собой, заявил капитан Стоев. — Я рассчитался с дюжиной шумкаров и столькими же сочувствовавшими. А это не так мало…

Не дожидаясь приглашения, все схватили свои рюмки — не ясно было лишь, собрались ли они пить в память жертв капитана или уже готовы были поминать его самого. Потому что благодаря своим признаниям капитан вдруг отделился от них и оказался в тупике, откуда нет выхода, и хотя некоторые из них готовы были считать его поведение героическим и, провожая его птичий профиль в небытие, испытывали нечто вроде уважения, но тот факт, что среди них есть действительно виновный и он понесет наказание, уже настраивал их против него и придавал смелости. С такой же легкостью, с какой недавно паниковали, теперь они натянули маску шутовской беззаботности — в доказательство того, что их ставка в этой игре была ничтожной и инстинкт не подвел их — такие всегда выходят сухими из воды. Они не договаривались ни о чем, не подавали друг другу тайных знаков, они просто пустились в разгул, прокричали «йо-хо-хо», стали топать ногами под столом и опрокидывать ракию рюмку за рюмкой.

Постепенно их пьяная разнузданность набирала силу, толкала их на глупости, они уже не могли усидеть на месте, издав боевой клич, они повскакали с мест — даже дед, подбоченясь, выбил деревянной ногой «Шуми, Марица», — и затопали кто во что горазд — кто казачок, кто рученицу, кто пайдушко, — не соблюдая ни ритма, ни такта, но и этого было им мало. С треском разрывая и сдирая с себя одежду, бросали ее куда попало: прочь полетели светло-синий костюм, суконный пиджак, мундир поручика, ряса. Компания оголилась до пояса, а поп — тот остался в одних кальсонах с завязками на щиколотках и разрезом спереди вместо застежки; потом они заткнули себе за пояса метлы и веники и стали похожи на каких-то неизвестных зоологии животных, но и этого тоже им было мало, нужно было что-то еще и еще придумывать; с неукротимой яростью, тяжело дыша, они оглядывались вокруг, на пути попался сундук, они распахнули его, разрыли до дна, вытащили бурнус и напялили его на Славчева. Несмотря на старания вытворить что-то особенное, отметить конец всех страхов, ограниченное воображение привело их к старым забавам — они объявили смотрителя ванн мертвецом и засуетились вокруг него, налаживая погребальную церемонию. Поручик Чакыров снова запричитал, изображая плакальщицу, дед принял позу опечаленного родственника и стал тереть глаза, а поп надел поверх кальсон епитрахиль, и началось отпевание. Перелистав псалтырь и откашлявшись, поп завел речитатив: